Едва Егор эмигрировал, как сразу стал иммигрантом… Множество людей даже не подозревают, что “эмиграция” и “иммиграция” – это два разных слова, которые не только по-разному пишутся, но и означают совершенно разные вещи. Эмигрант – это человек, который откуда-нибудь уехал, чтобы там больше не жить. Я, например, эмигрировал из Москвы. А иммигрант, напротив, – это тот, кто приехал куда-нибудь жить. Мы все в Канаде – иммигранты. Нашими делами занимается специально созданное для этого Министерство иммиграции – Citizenship and Immigration Canada. Министерство эмиграции, если и существует, то не здесь. В советские времена в КГБ СССР было специальное управление, отслеживающее умыкнувших за бугор соотечественников. Сотрудники комитета, работающие за рубежом под прикрытием посольств, консульств, торгпредств, корреспондентских пунктов и других вполне официальных организаций, неофициально собирали информацию о бывших советских гражданах и даже, будто бы, получали за каждую эмигрантскую голову небольшие деньги.

– Утинки-тутиньки! У-лю-лю! Хороший мальчик! Лапочка! Сейчас я тебе пеленочку поменяю, пока мама там у соседки язык разминает… А, Черт! Да не дрыгай ты ногами… Новые же совсем брюки… Придется их теперь в чистку. Ну, чего опять разорался? На бутылочку. Не хочешь? Тогда на соску. Тоже не хочешь? Какого тебе рожна еще надо? Ай-я-яй!..
– А-а-а-а-а-а!!!
– Не плачь! Что за манера: чуть что – сразу в слезы. Ты же мужчина. Подумаешь – упал! Я вот тоже вчера вечером возвращался от Сереги и упал. Видишь, рукав у куртки порвал. И ничего, не плачу, даже когда меня твоя мама ругает.
– А чего он дразнится?
– Кто дразнится? Петров из третьего подъезда? Так он же дебил. Ты его не слушай. А если будет приставать – дай в морду.
– Нет, это двойка не за диктант, а за поведение. Ты же меня сам учил: если дразнятся – в морду. А Марь Иванна сразу к директору. “Сорвал урок! Сорвал урок!..” Ничего я не срывал, дал в морду и все. А он – жаловаться. А за диктант, видишь, четверка.

Мне 72 года. Каждый день, если нет дождя и не холодно, я совершаю велопрогулку по окрестностям. В результате мне знаком каждый закуток и каждая тропинка в радиусе примерно 10 километров от дома. Делаю я это не только в оздоровительных целях и не только для удовольствия, а главным образом под давлением сформировавшегося за много десятилетий условного рефлекса.

…Когда ещё мальчишкой я попросил у отца купить мне велосипед, он достал с антресолей пыльное рогатое чудовище, принадлежавшее ещё моему деду. Произведённая в США в начале ХХ столетия модель в общих чертах походила на велосипед, но отличалась деталями. Например, ведущая шестерня была примерно вдвое больше, чем на велосипедах других ребят, кроме того, она представляла собой барельеф бегущих вокруг центральной оси обнаженных древнегреческих атлетов. Были и другие странные отличия, которые провоцировали у меня приступы жгучего мальчишеского стыда. Я мучительно стеснялся своего дореволюционного велосипеда и уезжал кататься как можно дальше от дома, дабы не попадаться на глаза одноклассникам.

Случай давний, но помнится до сих пор.

– …Я вас не знаю, я вас не знаю, – скороговоркой пробормотал он в ответ на мое приветствие и, не останавливаясь, проследовал мимо.

“Может, я опознался. Может, это не он, а кто-то похожий, – растерянно подумал я. – Нет, вроде все-таки он. Точно, он! А чего же он тогда?..”.

Вернемся на 6 секунд раньше.

Это было веселое и тревожное время, когда деньги сыпались прямо с неба. Союз только что развалился, ветер свободы рвал паруса частной инициативы, слежавшиеся и даже подгнившие за десятилетия галерной жизни. Многие рванули за кордон. Иван остался. Сын донской казачки и казанского татарина, он любил опасные игры и искал их.

Сначала на пару с одним уголовником они сколотили кооператив, который специализировался на проштамповке яркими рисунками скупленных по дешевке трикотажных маек. Потом изловчился, дал взятку сотруднику банка – мужу своей любовницы – и отхватил совершенно сумасшедшую по тем временам ссуду в валюте.

Перелистывая свой архив, я наткнулся на давнишнюю сатирическую зарисовку, напомнившую мне канадские иммигрантские будни четвертьвековой давности.

Тогда ещё были живы и те, и эти. Неожиданно обнаружилось, что ветераны бывают не только среди бывших красноармейцев…

Русская иммиграция никогда не была однородной и монолитной. С этим столкнулись еще первые диссиденты, вышвырнутые из бывшего СССР брежневским режимом. Оказавшись на Западе, известные писатели и опытные профессиональные журналисты не могли устроиться на работу в редакции вещающих на русском языке радиостанций, потому что и без того малочисленный штат сотрудников был заполнен малограмотными, но буквально зубами вцепившимися в свои должности бывшими власовцами и эссесовцами.