Инфаркт у фоторепортера Холодного случился на следующий день после безобразной пьянки по случаю закрытия журнала. Он лежал на диване, который дочка выволокла на балкон-лоджию, и выковыривал из носа черные козявки. Врачи рекомендовали свежий воздух, но здесь он оказался обычным московским смогом. Выздоравливать было скучно и утомительно. “Скорее бы разрешили переехать на дачу, – думал Холодный. – Там хоть пейзажи можно поснимать…”. На этом он свои мечтания сознательно притормаживал, потому что понимал: пейзажи эти теперь, когда из штатного журналиста он превратился в пенсионера-сердечника, никому на хрен будут не нужны. Но расставаться с камерой, которая кормила его более сорока лет, было немыслимо. Вот и сейчас рядом с ним на табуретке лежал видавший виды “Никон” с любимым четырёхсотым телеобъективом, который он время от времени направлял как подзорную трубу на окна новой элитной новостройки напротив. Ее новоселы не сразу обзаводились шторами, а подглядывать всегда интереснее, чем смотреть телевизор…

Холодный не понимал, почему многоподъездная двадцатиэтажная громадина называется элитной. “Это же не дом, а термитник какой-то, – возмущался он. – После его заселения час пик на нашей станции метро растянулся на весь день! Скорее бы на дачу…”.