Позвольте предложить вашему вниманию некоторые главы моей новой книги, не без колебания названной “Соотечественники”.
Сборник этот – коллекция этно-исторических эссе, носящих скорее научно-популярный, нежели литературный характер. И всё-таки, невзирая на добросовестное изучение огромного количества материалов и тщательную проверку фактов, я ни в коей мере не посягал на декларацию каких-либо открытий и не отважился на утверждение любого рода неопровержимых истин.
Эта книга – всего лишь попытка честного диалога, ведущегося посредством рассуждений над удивительными, но малоизвестными событиями, случившимися и происходящими в пространстве, условно именуемом “Русский Мир”.
Волны. Свинцовые атлантические, величественные тихоокеанские. С шипением разлетающиеся в пенные клочья у каменистых отрогов вожделенного Эллис Айленда, монотонно качающие дощатый причал долгожданной гавани Сан-Франциско. Ну и, конечно же, полуночные волны памяти, уносящие лермонтовский парус к родным берегам…
Про парус “в краю далёком” я вспомнил не случайно, и об Эллис Аленде упомянул не спроста. Дело в том, что волны, о которых пойдёт речь, не атлантические и не тихоокеанские, но иммиграционные. Их было четыре. Хотя, конечно же, куда как больше, но для простоты понимания сути принято говорить о четырёх основных миграционных потоках, доставивших к американским берегам непонятных, прежде не виданных местными жителями людей. Вчерашние крепостные крестьяне (недавние рабы!) и князья (по здешнему – принцы!), безбожники-нигилисты и фанатики-духоборы, гениальные музыканты и звероподобные уголовники… Славяне, евреи, турки-месхетинцы, прибалты, армяне – ступив на эту землю, все они разом и навсегда сделались “русскими”. Четыре эпохи нашей иммиграции в Новый Свет, четыре волны – Дореволюционная, Белогвардейская, Военная, и, наконец, последняя – моя собственная “Брайтонбичевская”. С вашего позволения, именно в такой последовательности мы и поговорим о вехах этнографического феномена с весьма условным названием – “Русская Америка”.
Однако, прежде чем приступить к основной части повествования, хорошо бы определиться с терминологией. Дело в том, что зачастую возникает путаница при использовании таких родственных понятий, как “Эмиграция” и “Иммиграция”. Оба термина имеют общую латинскую основу, однако “эмиграция” происходит от “?migr?” – выселяюсь, тогда как “иммиграция” – напротив, своим происхождением обязана корню “immigro” – вселяюсь. Вот и получается, что, оказавшись на чужбине, для коренных жителей мы “иммигранты”, тогда как на покинутой родине нас следует именовать эмигрантами. Первые (во всяком случае – “задокументированные”) русские иммигранты появились за приделами Московии еще в 16-ом веке, в царствование печально из-вестного Ивана Грозного. Впрочем, массового характера тогдашняя эмиграция не носила и состояла из небольшого числа дальновидных бояр, укрывавшихся в Крыму и Литве от кровожадного нрава русского самодержца.
Но время шло, и уже к концу указанного столетия в Европе формируется полноценная русская диаспора. Именно в ту пору появляются наши первые отечественные “невозвращенцы” – молодые дворяне, отряжённые в западные страны для прохождения университетских курсов, но не пожелавшие вернуться под власть сомнительным образом взошедшего на престол Годунова.
Между прочим, эмигранты в России вовсе не с советских, но с ещё незапамятных времен, у властей были очень не в чести. Законами Российской Империи переход в иностранное гражданство строго возбранялся, а срок постоянного проживания за рубежом ограничивался пятью годами. По истечению пятилетней отлучки, россиянину приходилось каждые два года возвращаться в родные края и хлопотать о продлении паспорта. В случае же, не приведи Господи, перехода в иноземное подданство, “преступник” подлежал “аресту и вечной ссылке”, и всё имущество оного переходило в ведение какого-то “Опекунского Совета”. Впрочем, бывали и исключения. В 40-50 годы 19 столетия, с немого согласия Министерства Внутренних Дел, царские чиновники “не замечали”, хоть и противозаконного, но беспрецедентно-массового исхода за границы Империи российских поданных магометанского ве-роисповедания. Не желая быть под властью “гяурского Царя”, свежеиспечённые россияне из вновь обретённых губерний Кавказа и Средней Азии, уезжали в Иран и в Османскую Империю. Любопытный факт – потомки тех переселенцев и по сей день считаются “иноземцами” в странах своего рассеяния. Вспоминаю, как один американский сириец, сообщил мне доверительно, что он “тоже русский” – оказывается, именно так вот уже полтора столетия называют тамошние арабы потомков пришлых черкесов.
Первые послабления российской эмиграционной политики придутся лишь на конец 19-го века. В 1892-ом году уезжающим в США евреям будет дозволено получать американское гражданство, не утрачивая при этом российского, между тем, это либеральное нововведение не относилось к иудеям, надумавшим переселиться в Палестину. И все же, несмотря на строгость царских “ОВиРов”, “железный занавес” мало раздражал российское общество той поры. Происходило это, скорее всего, из-за того, что вплоть до 1860 года навсегда покидали Родину лишь единицы.
Ситуация резко изменилась в 1861-ом году – сразу же после отмены крепостного права. Получившие волю крестьяне двинулись из перенаселенных европейских губерний на Кавказ, в Среднюю Азию, за Уральские горы… А кое-кто и того далее. Начиная с указанного года и до конца столетия, пределы Российской Империи покинули 2,7 млн. граждан – большею частью обретшие свободу крестьяне. Ехали в “Американские Штаты”, в Канаду, в Аргентину, в какую-то совершенно немыслимую Боливию. Ехали с единственной мечтой – заняться вольным фермерством на собственной земле.
Русские, белорусские, украинские и литовские мужики, страдая от морской болезни, от кровососущих паразитов и паразитов таможенных, самоотверженно пересекали Атлантику в надежде обрести “мужичий рай” на плодородной, раскинувшейся “за тридевять земель” пашне. Увы, подавляющее большинство этих непосед угробят здоровье на сталелитейных заводах Среднего Запада, в угольных шахтах Пенсильвании и на рубке леса в краю Великих Озер. Но даже такая жизнь по российским меркам казалась сказочной, и диктовали они грамотеям цветастые послания на Ро-дину о чудесной стране – Америке.
В общей сложности после отмены крепостного права и до револю-ции 17-го года в США и Канаду перебралось 4,5 млн. российских (включая жителей Прибалтики и Польши) иммигрантов. Нынче ту дореволюционную волну принято называть “трудовой”, дескать, отправлялись россияне на чужбину исключительно на заработки. Всё верно, бездельничать никто не ехал, однако в составе “трудовой волны” (особенно в последнее десятилетие 19 века), особняком стояла значительная группа религиозно-идеологических беженцев – духоборов, субботников, молокан и староверов. Эти люди вынуждены были покинуть родные места в связи с нововведёнными антисектантскими законами, грозившими “вероотступникам” ссылкой и даже каторгой. Только в Калифорнии в 1905 году насчитывалось 3,5 тысячи молокан, не считая прочих не православных русских. Всего же к началу двадцатого века в обе Америки из Российской Империи уехали 11,5 тысяч сектантов. Са-мую массовую (в процентном соотношении) – “еврейскую составляю-щую” – первой эмигрантской волны можно считать и “трудовой”, и “религиозной” одновременно. По данным американской переписи населения, в США (а ведь была ещё и Канада) к 1910 году проживало 838 тысяч русских евреев. Официальной петербургской статистики на этот счёт не имеется, считается, однако, что до революции Российскую Империю (опять же, включая Польшу и страны Балтии) покинули 1,5 млн. граждан иудейского вероисповедания. А вот что касается “политических”, то их среди “трудовой волны” практически не наблюдалось. Хотите – верьте, хотите – нет, но в отличие от целого ряда европейских правительств, американский Госдеп имел с российскими коллегами двухстороннее соглашение о взаимной выдаче государственных преступников. Эсеры, кадеты, анархисты и им подобная публика в Новый Свет прибудут ещё не скоро, и к их приезду чуть ли не каждый значимый город Северной Америки обзаведётся православной маковкой, от-строенной на собранные с миру по нитке копейки-центики… И по-взрослевший мальчик Мотл к тому времени свыкнется с тем, что гай-синская синагога на углу Второй и Глендейл, прозывается “русской”.
