«Русский Очаг» Гл.2. Чужая Отечественная

Дикие земли провинции ЧаккоБореаль, что на западе Парагвая, издавна не давали покоя соседней Боливии. Впрочем, принимая во внимание труднопроходимость местности и крайне недружелюбный нрав тамошних туземцев – индейцев Чакко – боливийская администрация в течение долгих лет ограничивалась дипломатическими нотами с вялыми требованиями вернуть «незаконно оккупированные территории». Однако в начале двадцатых годов ситуация резко изменилась. К востоку от боливийской границы геологи обнаружили солидные залежи нефти и газа – лакомства, во вкус которого уже успел войти молодой двадцатый век. В парагвайском Асунсьоне настаивали на своем – «земля наша, ни пяди не отдадим», в боливийскомже Ла-Пазе, помимо патриотической риторики, ощущался уже и пороховой запах. Щедро оплачиваемые боливийским правительством немецкие консультанты, спешно перестраивали тамошнюю патриархальную армию на прусский лад. В кредит (под грядущие нефтяные франки и фунты стерлингов) из далекой Европы в жадно вооружающуюся страну прибывали транспорты с французской бронетанковой техникой и с английской авиацией. Европа, поставив на более сильную Боливию, сделала свой выбор, Лига Наций старательно не замечала военных приготовлений начинающего агрессора. Нищему Парагваю с его единственной мощёной улицей иностранные советники и баснословно дорогое вооружение, увы, были не по карману. Оставалось рассчитывать на «национальные кадры» да на заступничество Девы Марии. И тут откуда ни возьмись – этот рус-ский генерал с горсткой бывших белогвардейцев, увлечённых утопической идеей создания русской сельскохозяйственной колонии. Парагвайский военный министр Луис Риарт приказать, конечно, не мог, однако всё-таки решился попросить «Его Экселенсио» генерала дона Беляева принять участие в обсуждении Генеральным Штабом зловещей перспективы боливийской агрессии. Разодетые в архаичные наполеоновские треуголки генштабисты внимательно выслушали доклад русского офицера, сполна хлебнувшего реалий современной войны, и, к своей профессиональной чести, сочли его рекомендации крайне полезными. Беляев сумел убедить парагвайское военное министерство в срочной необходимости снарядить несколько экспедиций в сопредельные Боливии провинции с целью произвести там военную рекогносцировку и топографическую съемку, а также (что прозвучало весьма не-ожиданно из уст артиллериста ) – для того, чтобы «заручиться дружбой племенных вождей и простого населения указанной местности». Хотя, конечноже, ничего странного в таком предложении не было, просто многолетний боевой опыт подсказывал, что преимущество вести военные действия при поддержке местного населения, не менее (а возможно и более) важный фактор, нежели перевес в живой силе и технике. И вот, в октябре 1925 года, многоцелевая экспедиция отбывает в мало-изученные пределы западного Парагвая. Вместе с Иваном Тимофеевичем в путь отправились его верные соратники, активные соучредители колонии «Русский очаг» – военные топографисты братья Игорь и Лев Оранжереевы, капитан-инженер Орефьев-Серебряков, а также бывший офицер российского генерального штаба Александр Экштейн-Дмитриев. Результатом нескольких «русских» экспедиций в дебри Чакко-Бореаль стали бесценные карты будущего театра военных действий, взаимовыгодные союзы с индейскими племенами, лично Беляевым составленные испанско-индейские словари и (ранее прочих латиноамериканских правительств) принятая «на вооружение» парагвайской адми-нистрации доктрина «не навязывания европейской культуры коренным жителям». Именно в тех изматывающих экспедициях на практике применил Иван Тимофеевич свои «лишние» знания в столь необязательных для русского артиллериста областях как этнография и антропология южноамериканского континента. Именно тогда возведён был фундамент совершенно странной для постороннего наблюдателя дружбы петербургского дворянина и патагонских индейцев, славящихся в среде парагвайских обывателей свирепостью дикого нрава.
(…Уже потом, «свирепые», будут они сутками на пролёт стоять в почетном карауле у гроба «Белого Отца» в выстроенной на иммигрантские пессо православной церквушке.И не в российских учебниках истории, но именно в «дикой» памяти Чакко, в их устных, из поколения в поколение передаваемых хрониках, сохранится имя русского генерала Беляева).
Вся вторая половина двадцатых годов была прожита в постоянном ожидании неминуемого вторжения. Политическая ситуация явно не способствовала притоку русских колонистов в готовый им предоставить приют Парагвай. Справедливости ради, следует отметить, что перебравшиеся к тому времени в Асунсьон активисты «Русского Очага» и не ставили целью заманить из Европы соотечественников «числом поболее». Так, осознавая личную ответственность за судьбы людей,однажды лишившихся привычного быта обжитых мест, Беляев в 1929 году предупреждает одного из своих аргентинских респондентов о надвигающейся войне: «…Полагаю, друг мой, дело создания в Парагвае Русского Очага ждать вынуждено лучших времен». Но были и такие, кто ждать лучших времён не собирался. Отчаявшиеся прижиться на чужбинах, ехали русские люди в рисовавшуюся им «обетованной» «Парагвай-страну». Вот и в самом преддверии войны переехали в Асунсьон из Харбина полтора десятка бородатых казаков, из тех, что покинули Россию с остатками армии атамана Семёнова. Эти, так и не свыкшиеся с городской жизнью станичники, прибыли на новое место по-крестьянски основательно – с семьями, чтобы поближе быть к «земле-кормилице». …Можноли было представить, сколь страшной для некоторых из них окажется эта близость.

Точной даты начала Чаккской войны не существует. Агрессивные вылазки боливийской армии в пограничных районах начались в 29-ом и к 1931-му они переросли в полномасштабные боевые действия. Завершится эта война лишь через шесть лет, в 1935-ом. Боливия отведет войска в пределы довоенных границ, не обзаведясь и клочком парагвайской территории. В том беспрецедентном по масштабам южно-американском конфликте стороны понесут какие-то совершенно не соизмеримые с общим количеством населения обеих стран людские потери. Более четверти миллиона убитых и искалеченных. Для двух малонаселенных государств эта жуткая цифра значительно превышает многомиллионные потери европейских держав на полях Первой Мировой. Простительноли, нам с вами ничего обо всём этом не знать? Наверное, простительно, мы ведь не парагвайцы-боливийцы. Но как быть с нашим незнанием о том, что в рядах парагвайских вооруженных сил с 1929 по 1935 годы службу несли 3500 (!) русских солдат и офицеров? Что двести тридцать шесть из этих трёх с половиной тысяч сложили головы на полях тех сражений, и это при том, что количество раненых (и впоследствии скончавшихся от увечий) подсчитано не было. Или та-кой удивительный своей мало известностью факт: с 1933-го по 1935-й год герой этого очерка – генерал Беляев по личной просьбе президента республики осуществлял руководство Парагвайским Генштабом. Поправьте меня, если я заблуждаюсь: не третьели это лицо в ведущем жесточайшую войну государстве ?! Заместителем Беляева стал генерал Николай Францевич Эрн – выпускник Николаевской Академии Генерального Штаба. По признанию самого Александра Тимофеевича, именно Эрну принадлежало безраздельное авторство спасшей страну стратегии. В благодарность за заслуги маленькая республика удостоила русского офицера самого высокого за всю свою историю звания – генерала-лейтенанта Парагвайской Армии. В спасённом им «втором отечестве» так и не вернувшийся в Европу Эрн дожил до девяноста четырёх лет и похоронен в 1972 году в Асунсьоне в «Пантеоне Героев».
Я долго думал над ответом на вопрос, и осмелюсь вам его за-дать:совместимоли понятие «герой» с используемым в русском языке крайне неуважительным словом «наёмник»? Лично я для честного ответа представил себя тем «нанимателем», чей дом ценою собственной жизни спас от разорения иностранный солдат. Действительно, ведь обойдясь без стыдливого прекраснодушия, мы обязаны признать, что абсолютное большинство воевавших за Парагвай россиян составили не альтруисты из «Русского Очага». Изводимые хроническим безденежьем, уставшие от ежедневного выживания любыми (зачастую противными офицерской чести) способами, многие белоэмигранты решались и на такие «гастроли». …Чтож, судя по приведённой выше невесёлой статистике, свою часть контракта они выполнили честно. Восемь полковников, четыре подполковника, тринадцать майоров, двадцать три капитана. Вот лишь немногие сохранившиеся в истории их имена: майор Краснов (автор перевода русских военных песен на испанский язык); капитаны – Касьянов, Салазкин, Бутлеров, Дедов, Чирков; лей-тенанты – Малютин, Конноников, Худолей. Не прятались от пуль и уже известные нам участники чакко-бареальских экспедиций: Орефьев-Серебряков, Экштейн-Дмитриев, Братья Оранжереевы. По общему мнению (включая мнение немецких советников армии противника) главной заслугой русской военной мысли в той войне стала победа под Бокероном. Именно тогда, в 1934 году, слова «герой» и «русский» сделались синонимами в далёкой латиноамериканской стране. Именно там, на месте парагвайского «сталинграда», стоит теперь посёлок с русским названием. На поселковой площади, выбеленная экваториальным солнцем стелла. Буквы на почерневшей от времени табличке читаются с трудом, но разобрать можно: «Русскому воинству и Его Превосходительству бригадному генералу Парагвайской армии Ивану Тимофеевичу Беляеву».