Ноябризмы

Из всех сезонных работ, необратимым бременем сваливающихся на плечи домовладельца, самая, на мой взгляд, невеселая и оттого тяжкая -это подготовка вверенной территории к неизбежным снегопадам и грядущим холодам. Натянув на уши дурацкую шапочку с бумбоном, обдирая стынувшие на промозглом ветру пальцы, заботливо укутываю в мешковину уснувшие до весны розы. Тихонько всхлипывая и матюкаясь, тащу в гараж депрессивно ежущуюся в утренних заморозках пластиковую мебель, будто не вынесшего тягот службы матроса, в брезент пеленаю вымытый напоследок мангал.
…Боже мой, ах как бы хотелось, забросив к чертям собачьим отчаянно цепляющийся за облысевшие кусты садовый шланг, провалиться в скрипучий диван и “прогулять” напропалую тоскливый этот ноябрьский денек. В самом деле, друзья, пропади оно все пропадом, давайте хотя бы часов эдак на двенадцать похерим заботы. Давайте одним из ненастных дней под сердитое ворчание ветра в каминной трубе, под уютный храп свернувшегося калачиком пса, под рюмочку водочки в поздний завтрак и под вторую в ранний обед устроим себе именины сердца. Хорошо бы еще, чтобы за окнами противно дождило, чтобы сумрачно было с самого утра и донельзя промозгло. Чем сумрачнее на дворе, чем промозглее на улицах, тем чудеснее в допотопном гэдээровском пледе придаться вожделенному безделию. Я больше не покорный супруг, не заботливый отец, не преданный сын и не исполнительный сотрудник, я – размякший сурок в согретой дыханием норке. Правая лапка придерживает на груди полуоткрытое чтиво, левая размеренно забрасывает в рот содержимое коробки “Птичье молоко”. Эх, надо бы конечно не валяться тюком, а, собрав в кулак остатки воли, взбрыкнуть что есть силы задними конечностями, дабы выстроить для себя из пледа некоторое подобие спального мешочка. Но увы, вся воля растаяла “птичьим молоком” за слежавшейся в смятку щекой, а заботливая жена – на работе. Шуршим страничками, только, Бога ради, не переполненной ужасами внешнего мира периодикой и не новомодными перлами элитных авторов, а чем-нибудь эдаким, ну, скажем, полурассыпавшимся “Робинзоном Крузо”. Прогуливать – так прогуливать, и оттого в этом чтении важна нам будет не информация, но лишь мерный шелест пожелтевших страничек. Странички хрусткие, как забившиеся на зиму под мое крыльцо осенние листья, и дух от страничек – как от старого школьного гербария. Терпкий аромат папоротников Затерянного мира, грозовой запах надвигающегося родительского собрания, портянки Кожаного Чулка, кубрик капитана Немо, нежная шейка сидящей впереди меня Тани Семеновой в беззащитном отвороте слегка присыпанного перхотью школьного платьица….
Чтоб вам, тварям, пусто было! Сначала трезвонит тот здоровенный, притаившийся в засаде на письменном столе между факсом и принтером, а следом за ним мерзкой бормашиной в теплом подбрюшье завибрировал мобильный гаденыш.
– Вставай, лежебока, вылазь из-под теплого пледа и отправляйся туда, где противно и сыро, где сумрачно с самого раннего утра и донельзя промозгло! И чем сумрачнее на дворе, чем на улицах промозглее, тем необходимее тебе, покорному супругу, заботливому отцу и исполнительному сотруднику покинуть согретую дыханием норку. Вставай, тунеядец, мы знаем, что укрылся ты от нас старым гэдээровским пледом и под уютный собачий храп пожираешь “Птичье молоко”.
И будут трезвонить, настырные гады, до тех пор, пока не вступится за меня верная “ансверинг-машина”. Строгий, но вежливый, голос с жутким моим акцентом сообщит супостатам, что – задолбали, что – неужели вам, козлам, даже после четвертого звонка не понятно, что я сильно нездесь? Оставьте дурацкое свое сообщение, и я вам перезвоню, …как только, так сразу…
Хмурясь мохнатыми тучами, раскачивает за окнами ноябрь оцепеневшие в спячке деревья. Трава, уставшая от ежесекундного стремления вверх, обрела долгожданный покой. Под старым пледом позапрошлогодней листвы сладко дремлют разномастные букашки-таракашки. И только придурок в дурацкой шапочке с бумбоном, игнорируя колыбельную песню мудрой природы, тянет в гараж садовый шланг, тихонько всхлипывая и матюкаясь.