Яша

Ей-богу, не было балдежнее поры, чем десять солнечных деньков между Днем Космонавтики и Днем рождения Ленина. Где-то к пятнадцатому апреля угол Кулинарии делался теплым-претеплым, настолько теплым, что Яше хотелось прислониться щекой к шершавой шлакоблочной стене. Прислонившись, он блаженно зажмуривался. Ничто не длится вечно, и разжмурившись, Яша замечал, как от того самого места, где стена Кулинарии срастается с потресканным асфальтом улицы Вакуленчука, выползает струйка поразительно крошечных муравьев. Рыжая струйка загадочным зигзагом исчезала за водосточной трубой и таилась там в ожидании полноценного лета.
Под долгожданное чириканье вернувшихся восвояси птиц Яша пулей вылетал из пропахшего комплексными обедами школьного вестибюля в оживающий ранней зеленью двор. Ах, эти апрельские деньки, когда ты еще не избалован майским теплом и оттого благодарен природе за простое человеческое счастье – не толкаться после пятого урока в зарешеченном обезьяннике раздевалки. Каким радостным, каким необременительным было прощание с постылым ватиновым “полупальтом”. Отныне и до осенних дождей Яша делался легким и неуловимым, течь-в-точь как его тезка – киношный юный мститель.
Сегодня и теперь уже целую вечность не будет ползущей на глаза кроличьей ушанки, колючего, лезущего в рот шарфа, позорной резинкой сшитых между собой рукавиц. На антресолях, по соседству с фанерным посылочным ящиком, хранящим летаргический сон переложенных ватой елочных игрушек, дождался своего звездного часа велосипедный насос. Бесконечное накачивание шин двухколесного “Школьника” и триумфальный спуск с четвертого этажа. Один о другой, в коричневом футляре звенят два гаечных ключа, в такт каждой из стодвадцати ступенек тренькает на руле звонок. Удар ногой в скрипучую бурую дверь – и вот, виляя задним колесом, мчится он на “Школьнике”, словно киношный тезка на вороном коне. Вокруг чахлого палисадника, вокруг еще неразбуженного ударами доминошных костяшек “козлятника”, вокруг высоченных железяк с еще не натянутыми струнами бельевых веревок, вокруг картофельных погребов, вокруг..
* * *
…Вокруг вол-мартовской парковки кружит Яша вот уже минут десять, упрямо не соглашаясь на место в последнем ряду. Сдался, плюнул и обреченно ткнулся в максимально удаленное от магазинных дверей автомобильное стойло. Шагает, не спеша, к стеклянным воротам американской мечты, по дороге прихватив пластмассовую тачку. Шагать придется чуть ли не с четверть мили туда, и потом столько же обратно. Куртку Яша оставил на заднем сидении, оставил необдуманно – по мальчишески, и за это сам себя по-взрослому корит. Только бы не продуло, ведь всю прошедшую неделю в машине – хоть кондиционер включай, а на дворе ветрено и зябко. Так было, но сегодня уже по-летнему тепло, выходит, ни к чему куртка. Выходит, что в неприбранном салоне своей “Таёты” в очередной раз прозевал Яша начало весенней благодати.
А ведь, ей-богу, нет балдежнее поры, чем десять солнечных деньков в конце апреля. Уже не стоит опасаться неожиданных трех инчей снега на драйвее, но рано еще беспокоиться о стрижке травы, уже можно экономить на отоплении, и в дополнение к этому – недели две не включать кондиционер.
А в Вол-Марте Яша неспроста, вчера заметил он на стене своего дома рыжую струйку поразительно крошечных муравьев, загадочным зигзагом исчезающих под водосточной трубой. Травить. Травить, пока не поздно, с муравьями шутки плохи. Выбор отрав на полках супермаркета превосходит все ожидания, а еще нужна специальная капроновая сетка для забора. На той неделе забрела во двор соседская декоративная курица и под рододендроновым кустом нахальным образом снесла яйцо. Яйцо как яйцо, но все-таки мытарно на душе – ведь курица соседская, а двор – Яшина частная собственность.
У волмартовских касс с явным прицелом на детские истерики – стая всеми цветами радуги переливающихся велосипедов. Зачем-то остановился Яша, зачем-то нагнулся и, удивив, кассиршу, взял и понюхал черную, как уголь, велосипедную шину….
* * *
… Вокруг картофельных погребов, вокруг полуразваленной песочницы, а потом к железным гаражам. Уже не виляет заднее колесо, уже вернулась к нему прошлогодняя уверенность неуловимого лихого наездника. Мимо Кулинарии, вдоль по Вакуленчука, гремя двумя гаечными ключами в мир, полный ржавых гвоздей и резких поворотов. А ведь обещал, паразит, что со двора ни шагу.