В борьбе за народное дело
Я был инородное тело.
Игорь Губерман.
Фотограф был явно подслеповат. Он что-то подкручивал на камере, установленной на массивной треноге, почти касаясь ее носом, потом доставал из нагрудного кармана другие очки, надевал их вместо предыдущих, поднимал голову и, щурясь, вглядывался в происходящее на горизонте чудо. Огромный бледновишневый солнечный диск опускался все ниже к воде, одновременно сплющиваясь в эллипс.
– Товарищ чекист! Руки вверх! Вы арестованы! – раздался за спиной фотографа строгий голос.
Тот замер. Не вздрогнул, не изменился в лице. Просто окаменел. Но указательный палец его правой руки, словно самостоятельный живой организм, нащупал спусковой крючок и нажал его. Раздался сухой щелчок затвора камеры.
– Шустер? Ты что ли? – спросил фотограф.
– Надо же, узнал! По голосу узнал! Ну, и память у тебя, Николай Иванович! А ведь столько лет прошло…
– Ты же, вроде, в Париже.
– Да нет, уже пятнадцать лет здесь. Сам-то какими судьбами? Ты же такой патриот был.
– Сын вызвал. Жена померла, в Москве у меня никого не осталось, а у него здесь семья, дом. Правда, внуки по-русски – ни гу-гу.
Солнце между тем утонуло в озере, розовое на западе небо стало быстро бледнеть.
– Кажется, успел сделать один кадр, – сказал Николай Иванович, пряча камеру в сумку и складывая штатив. – Взволновал ты меня, Шустер, своей шуточкой. Думал, сердце из груди выскочит. Даже затошнило немного. Так ведь и уморить человека можно.
– Когда ты меня из психушки в аэропорт конвоировал, вот тогда я бы тебя с удовольствием… А сейчас смешно даже.
– Не из психушки, а из Института судебной психиатрии имени Сербского. И не конвоировал, а сопровождал. От вашего брата-диссидента чего угодно можно было ожидать…
Два старика – толстый и лысый Шустер и худощавый и седой бывший чекист побрели, спокойно беседуя, по набережной озера Онтарио.
– Скажи честно: ты тогда понимал, что это были убеждения, а никакая не вяло текущаяя шизофрения.
– И да, и нет. Я, конечно, видел, что ты – не псих, но все твое поведение, все эти протесты и письма казались мне странными что ли. Нормой я считал такое поведение, которое было присуще большинству…
– …То есть равнодушие, пьянство, мелкое воровство с производства. А если человеку стыдно за страну в целом, если он понимает, что можно жить иначе, то это, по-твоему, странно?!!
– Не заводись. Все прошло. Хотели свободу – получили, чего хотели. Теперь все ностальгируют по советским временам и чуть не треть избирателей голосуют за коммунистов. А ваше диссидентское движение к концу восьмидесятых прошлого – ты понял? – прошлого века практически сошло на нет. И я тогда оказался в отставке. Молодежь обо всем этом понятия не имеет. Расскажи лучше, как ты здесь жил после высылки.
– Мне повезло. Я ведь не профессиональный литератор, как Синявский или Даниэль, или Довлатов. Я ученый. И языки знал. Удалось устроиться практически по специальности. Потом перевелся в Квебексбекский филиал нашей корпорации на повышение. Женился на хорошей женщине, она русская, но никогда в России не была. Сейчас от дел уже отошел. Так, консультирую иногда. Перебрались сюда, в Торонто. Здесь веселее. Денег за эти годы накопилось более чем достаточно. Мы с женой весь мир объездили. Кроме России, правда. Пусть говорят, что сейчас это совершенно другая страна. Все понимаю, но внутри что-то надорвалось. Никак не могу себя заставить через это перешагнуть. А так – все хорошо. Если честно, я миллионер.
– То есть тебе высылка пошла на пользу.
– Трудно сказать… Очень все было болезненно. Ностальгия мучила. Разочарования… Соотечественники, которые кормились своим бывшим диссидентством, такие стали… Ну, как пауки в банке. Им ведь пришлось иметь дело с так называемыми советологами из бывших эсесовцев и власовцев. А это публика малограмотная, но зубастая. Сейчас-то они все уже вымерли… Ну, а ты как?
– А я немного соприкоснулся с новым бизнесом по-русски. Когда вы по заграницам разъехались, нам тоже делать стало нечего. По конторе пошли сокращения, меня в отставку задвинули. Но связи остались. Устроился заместителем генерального директора в одно так называемое совместное предприятие. Босс – бандит чистой воды, бывший одесский цеховик. Поверишь, бухгалтерша из банка зарплату двумя чемоданами приносила. А потом босса в Нью-Йорке пристрелили чеченцы. Друзья посоветовали мне уйти в тень. Устроился завхозом в министерство культуры. Потом расхворался, вышел на пенсию. А дальше ты знаешь. Кстати, как ты меня нашел?
– Узнал на концерте Розенбаума. Мы ведь почти соседи. Я тоже недалеко от High Park живу. У меня пентхаус вон в том доме на берегу. Вид на озеро – потрясающий! Приходи в гости, посидим на деке, по рюмочке шлепнем, повспоминаем…
– С удовольствием, но по рюмочке мне нельзя – аденома.
– Ты будешь смеяться, но у меня тоже. Вот и обменяемся опытом.
– А от тебя только озеро видно, или down town тоже.
– Это же пентхаус! Триста шестьдесят градусов!
– Давно хочу сделать фотографию центра Торонто с верхней точки. Давай телефон.
– Да, помню-помню, ты еще тогда фотографией увлекался. Как ты меня ловко снял на Кузнецком мосту, когда я у спекулянта Солженицына покупал. И мое лицо на снимке четко получилось, и обложка книги. Кстати, тот спекулянт был из ваших?
– Конечно.
– Я так и понял. Ну, звони, не стесняйся. Бери свою камеру и приходи. Завтра, вроде, опять хорошую погоду обещают.
