1-е апреля традиционно считается днем веселых розыгрышей, а для меня эта дата связана с одним из самых загадочных и драматичных событий в жизни.
…Шёл 1990-й год. Я уже был в подаче и ожидал разрешение ОВИРа на выезд в Израиль. До распада СССР оставалось 20 месяцев. Мы с Лёвой Цесаркиным работали в редакции одной из газет-однодневок, коих расплодилось в то время бесчисленное множество. (Кстати, Лёву вы знаете, он сейчас еженедельно присылает в “Russian-Canadian INFO” аналитические стишки). Называлось наше издание “Газета для всех”. Главным редактором был ветеран советской журналистики, бывший известинец Юрий Васильевич Пономаренко. Собственно, он нас с Лёвой и пригласил подзаработать в этой революционной конторе. Я с ним был знаком еще по работе в “Известиях”, а Лёву знала и знает вся Москва.
Почему я назвал редакцию “Газеты для всех” революционной? Дело в том, что она, с одной стороны, была ярким знамением горбачевской перестройки, а с другой – абсолютно непохожей на советские печатные органы. Непохожесть эта состояла в совершенно разнузданной свободе нашего журналистского самовыражения. Что касается знамения, то газета была по сути дела крышей, или прикрытием некоего так называемого совместного предприятия, занимающегося неизвестно чем, а на самом деле отмывающего деньги чеченской мафии. Правда, об этом мы узнали много позже. Генеральным директором был косноязычный амбал в наколках по имени Слава, по слухам, бывший одесский цеховик, а его замом – милейший вкрадчивый Костя, “бывший” капитан КГБ. Непринужденная атмосфера, когда рядовые сотрудники зовут начальство по имени и обращаются на “ты”, когда можно писать и публиковать все, что придет в голову, делала нас с Лёвой совершенно счастливыми.
В редакцию мы приходили только потрепаться или получить деньги. Юрий Васильевич, будучи человеком умным и многоопытным, пил чай с пирожными и этим свою активность ограничивал. Строительством газеты занимался я, поскольку числился ответственным секретарем. Страницы набивал материалами знакомых журналистов, соблазняя их фантастическими гонорарами. Кстати, и оклад у меня был по тем временам фантастический – 1000 рублей!
Время было веселое и добродушное, не то, что сейчас. Мы с Лёвой резвились, как могли. Политика нас тогда не интересовала. Самые прогрессивные издания занимались в основном разоблачениями давно почивших персонажей советской истории. Мы же писали о том, что волновало нас лично. Например, один из материалов был посвящен самогоноварению. Самогонщиком был я, а Лёва брал у меня интервью. Мы ничего не придумывали, я действительно гнал самогон, причем начал это делать, еще будучи редактором отдела иллюстраций газеты “Известия”, то есть номенклатурной персоной. В интервью я занимался восхвалением своего хобби и делился технологическими секретами. К самогоноварению я относился чрезвычайно серьезно, ставя во главу угла качество исходного продукта. Брагу из навязанного по талонам сахара я перегонял трижды, в промежутках подвергая дополнительной очистке с помощью марганцовки и активированного угля. Знакомые иностранцы и сослуживцы, попробовав “Бородиновку”, утверждали, что мне удалось выйти на уровень мировых стандартов. Кстати, сегодня я предпочитаю ирландский виски “Jameson” всем прочим именно потому, что он тоже является продуктом тройной дистилляции.
Другой материал, подготовленный в соавторстве с Лёвой, назывался “Ну, прямо цирк!” Я до сих пор считаю, что из всех искусств для нас важнейшим является именно цирковое. Тогда у меня были служебные пропуска в оба московских цирка, причем пропуск в Цирк на Цветном бульваре выдал лично его директор Юрий Владимирович Никулин за мои заслуги в регулярном освещении в печати достижений труппы. Вот в никулинское хозяйство мы с Лёвой и отправились.
И умные красивые лошади, и шелковистые вальяжные тигры из моей памяти стерлись. Их вытеснил визит в артистическую уборную к старому фокуснику Владимирову (его имя-отчество, к сожалению, запамятовал).
Уборная была совсем крошечная, и мы втроем там с трудом разместились, причем Лёва сидел на каком-то магическом ящике, потому что стульев было только два. Сначала мы просто трепались о чем-то в те дни злободневном. Потом Лёва стал задавать вопросы, а я записывал интервью на диктофон, то есть нажимал то одну, то другую кнопку, чтобы не тратить пленку на отвлеченные разговоры. Все это время старый фокусник вертел в руках небольшой перочинный ножик. Лёва первым обратил внимание на то, что пластмассовые накладки на ручке меняют цвет: то одна синяя, а другая красная, то обе синие, то обе красные. Лёва попросил подержать ножик в руках. Обычный ножик, ничего особенного. Он даже попытался поддеть ногтем пластмассовые накладки, но они были намертво приклепаны.
– Как вы это делаете? – спросил Лёва.
– Что?.. – рассеянно переспросил фокусник. – …А, это. Ерунда. Лучше я вам покажу свой коронный трюк.
Он открыл тумбочку и достал из нее аккуратно свернутый лоскут серой шелковой ткани. Поискал глазами по комнате. Остановился взглядом на паре старых стоптанных полуботинок. Поставил их перед собой на пол. Накрыл шелковой тканью и тут же ее сдернул. Обувь пропала.
– Что-нибудь покрупнее можете? – спросил Лёва.
Фокусник почему-то вперился взглядом в меня.
– Могу! – сказал он и накинул на меня серый шелк.
…Вы все наверняка иногда просыпались среди ночи. Темнота, глаза еще закрыты, сознание уже включилось, но не полностью. То есть вы понимаете, что вы – это вы, но где вы находитесь – еще не ясно. Я почувствовал нечто подобное. Сознание бодрствовало, но все ощущения исчезли. Я ничего не видел, не слышал и не чувствовал. Пропало даже восприятие верха и низа. При этом никакого головокружения не чувствовалось, потому что оно тоже пропало. Меня охватил ужас, но это было не чувство ужаса, а как бы только его понимание. Обычно, когда очень страшно, люди или бледнеют, или краснеют, или потеют, или начинают дрожать… Ничего этого не было, но при этом было ужасно страшно.
Не знаю, сколько продолжалось это состояние – может быть, мгновение, может быть, целый час, потому что ощущение времени тоже пропало. И вдруг я обнаружил себя в коридоре перед дверью артистической уборной фокусника. Я открыл дверь и увидел совершенно обалдевшего Лёву и улыбающегося Владимирова.
– Что это было? – спросил я.
– Розыгрыш, – ответил фокусник. – Сегодня же 1-е апреля.
Потом мы с Лёвой долго гадали, каким образом был проделан этот поразительный трюк, но так ни до чего и не додумались.
В газету мы, не сговариваясь, ничего об этом случае не написали. И я, честно говоря, все эти годы помалкивал, потому что не мог забыть пережитый ужас. Но тут мы с Лёвой на днях разговорились по Скуйпу, вспомнили былое и в том числе этот необъяснимый случай…
