О том, что он еврей, Паша Мельников узнал в 4-м классе. Им раздали тетрадки после проверки диктанта.
Сосед по парте Юрка Никитин получил «двойку», а у Паши, как всегда, стояла «пятерка». Юрка заглянул к нему в тетрадку и с неожиданной злостью процедил: «Жидовская морда». Прозвенел звонок. На следующем уроке Юрка отсел от Паши на заднюю парту и больше никогда к нему не возвращался. Они не разговаривали и как бы не замечали друг друга до окончания школы.
А тогда, в день злополучного разрыва отношений с Юркой, Паша спросил вечером у отца, что значит словосочетание «жидовская морда». Отец рассказал, что на Земле живут разные народы, которые разговаривают на разных языках и принадлежат к разным национальностям. В Советском Союзе все национальности равны и все говорят на одном языке. Евреи – просто одна из таких национальностей. Постепенно по мере продвижения к коммунизму унаследованные от эксплуататорского общества различия между национальностями сотрутся, а пока, к сожалению, некоторые его пережитки еще дают о себе знать.
Надо сказать, что у Паши были все основания принять слова отца на веру. После конфликта с Юркой Никитиным вплоть до окончания школы и позднее, уже в институте Паша НИ РАЗУ не сталкивался с проявлениями антисемитизма по отношению к собственной персоне. Возможно, это объяснялось его внешностью и характером. Паша походил на мечту всех девчонок – французского актера Жерара Филиппа, а нрава был веселого и общительного. Короче говоря, он был антиподом другого типа еврейских детей – толстоватых, неуклюжих и робких учеников музыкальных школ, которые всем своим безответным обликом так и напрашивались на издевательства дворовой шпаны. К Паше никто никогда не задирался. Во-первых, он был пацаном довольно крепким, а главное – в его открытом взгляде чувствовалось абсолютное бесстрашие, унаследованное, скорее всего, от деда – героя гражданской войны.
В последнее время все чаще между выражением «советская интеллигенция» и словом «евреи» публицисты всех мастей ставят знак равенства. Это во многом справедливо. Паша Мельников рос как раз в такой семье, где еврейские традиции были полностью вытеснены базовыми ценностями новой реальности. НИ РАЗУ за семейным столом Паша не слышал разговоров о собственном национальном происхождении, но зато всегда много говорилось о необходимости хорошего образования и о порядочности как средстве к жизненному успеху.
Пашин отец по специальности был инженером-мостостроителем, но благодаря своей порядочности вырос до заместителя начальника главка союзного министерства. Пашина мать – Сара Семеновна Мельникова – работала учительницей русского языка и литературы в школе. Родители специально определили сына в другую школу, чтобы никто не мог упрекнуть его в получении завышенных оценок по блату. Его круглые «пятерки» по русскому языку и литературе были исключительно заслугой его собственных стараний. Конечно, за этими стараниями стояла атмосфера интеллигентной Пашиной семьи.
Следуя по стопам отца, Паша поступил в Московский институт инженеров железнодорожного транспорта. Учился он хорошо, но главным образом блистал в институтской команде Клуба веселых и находчивых, а также был весьма активен по комсомольской линии. Его врожденное умение непринужденно, легко и главное грамотно плести словесную нить сделала его неизменным ведущим комсомольских собраний и автором заметок в стенгазетах. На третьем курсе он уже регулярно печатался в институтской многотиражке и начал даже публиковаться в отраслевой всесоюзной газете «Гудок».
Приглашение поступить на работу в редакцию газеты «Гудок» в качестве специального корреспондента было подобно грому среди ясного неба. Родители были против, потому что такая работа входила в противоречие с завершением высшего инженерного образования, но Паша не устоял. Уж очень заманчивой представлялась жизнь журналиста с удостоверением всесоюзного издания. Он перевелся на заочный и начал колесить по стране, диктуя по междугороднему телефону стенографисткам редакции свои оперативные репортажи.
– Забавно, – говорил он матери, – что у всех спецкоров в нашей редакции фамилии на «-ский» – Заманский, Ключанский, Каганский…
То, что все «золотые перья» «Гудка» были, как и он сам, евреями, Паша понял только годы спустя. Вот такой он был наивный еврей.
Затянутый водоворотом журналистской жизни, Паша институт так и не закончил. Зато вступил в партию и в Союз журналистов СССР. Далее его карьера свернула с шоссе публицистики на тропу карьерного роста. Дело в том, что средства массовой информации в Советском Союзе находились на особом положении, выступая пропагандистским рупором партии, поэтому структурно они были предельно бюрократизированы. В редакционных штатах хорошо жили не запойные репортеры, а начальники. Написанная рядовым сотрудником статья отправлялась в долгий путь по столам всяческих завов и замов, без виз которых ее нельзя было отправить в типографский набор. Однако, даже превратившись в гранку, то есть будучи отлитой в металл, статья могла оказаться в газете только после разрешения ответственного за номер редактора – номенклатурного работника, лично ответственного перед отделом печати ЦК КПСС.
Павел Исаакович Мельников, человек талантливый, честный, исполнительный и, самое главное, непьющий был вознагражден за все эти свои положительные качества номенклатурной должностью заместителя главного редактора отраслевого журнала. Типичное еврейское проклятье в СССР – вечно быть замами а не директорами! И вот, не успев толком насладиться своей солидной должностью, Павел Исаакович был вынужден с тоской лицезреть крах великого Советского Союза. Чуткое еврейское сердце не выдержало такого потрясения и содрогнулось обширным инфарктом.
Пашу выходила его русская жена Валя.
– Наплюй на все, дорогой! – увещевала она супруга. – Ну, и что, что журнал закрылся. Ну, и что, что тебя никто никуда не зовет. Главное – здоровье. Сиди дома, радуйся, что живой, а я обо всем позабочусь.
И позаботилась. Назанимала где-то денег, открыла магазин женских тряпок, разбогатела, купила дачу и вывезла супруга на свежий воздух. Мало того, купила ему самый могучий на тот момент компьютер и велела ради сохранения здоровья активировать практически атрофировавшуюся к тому времени творческую железу.
Паша дышал свежим дачным воздухом, тыкал одним пальцем в клавиатуру компьютера и понемногу возрождался к активной творческой жизни. Его язвительные эссе стали появляться на страницах «Правд». Дело в том, что самая главная газета после краха СССР в результате серии скандалов раздробилась аж на пять одноименных изданий. Потом, правда, они опять слились в одно…
Паша вступил в КПРФ. Ему нравился крутолобый Зюганов, не избегавший ответов на любой вопрос. Несколько раз он даже принял участие в праздновании юбилеев Великой Октябрьской социалистической революции, но потом подолгу отлеживался на даче. И еще он полюбил вести идеологические споры по Скайпу с бывшими коллегами, уехавшими в Израиль. Эти разговоры его как-то бодрили.
В общем, политика политикой, а здоровье здоровьем. Второй инфаркт чуть не отправил Пашу на тот свет. Жена Валя умудрилась вовремя вернуться с работы и вызвать неотложку.
Паша лежал в реанимации, когда в палату бочком вошел молодой румяный поп. Паша слышал, как поп сказал кому-то в коридоре, что не может крестить человека без его согласия.
– У тебя дети есть? – прошептал Паша попу, когда тот над ним наклонился.
– Четверо, – ответил поп и почему-то покраснел.
– Тогда валяй, шаманствуй…
Пашу окрестили, но ему становилось все хуже и хуже.
– Ты меня слышишь? – спросила жена Валя, склонившись над умирающим.
Паша приоткрыл глаза.
– Слышу, – прошептал он. – Шма Исраэль…
Больше он в сознание не приходил и к утру следующего дня умер.
