– Когда я приезжаю в Россию к родственникам, я ничего не понимаю из того, о чем они говорят, – рассказывает наша знакомая.
Почему же люди, уехавшие из Советского Союза лет 25 назад, с трудом понимают речь тех, кто там остался?
И мне вспомнились стихи Александра Твардовского:
Пусть читатель вероятный
Скажет с книжкою в руке:
– Вот стихи, а все понятно,
Все на русском языке.
Что же происходит с тем чистым русским литературным языком, создателем которого считается великий Пушкин? Почему в “огоньковской” статье о коммунальных услугах то и дело выпрыгивает загадочное словосочетание “плоская льгота”? Почему в программе конкурса породистых собак одним из пунктов записано соревнование по “аджилити”? Почему вместо понятного словосочетания “агент по продаже недвижимости” наши соотечественники говорят “риэлтор”?
Ответ на эти вопросы прост, как мычание: язык живет и мгновенно реагирует на все перемены в обществе. “Плоская льгота” – это хорошо знакомый нам “flat rate” – фиксированная средняя стоимость, как правило, каких-либо услуг, то есть буквальная калька с английского. Нет ничего удивительного в том, что новое явление перекочевало на русскую почву вместе с названием. Что касается “agility”, то это уже прямое заимствование английского слова, означающего “проворство, быстроту, живость, ловкость”. То же самое можно сказать о понятном нам слове “realtor”.
– Безобразие! – воскликнут поборники “чистоты” родной речи. – Великий и могучий русский язык засоряется англицизмами!
Не волнуйтесь, он не засоряется, а обогащается интернациональной лексикой, перемалывая ее на свой лад. По этой причине русские люди говорят: “с риэлтором”, “о риэлторе”, “риэлторский” и так далее. Фундамент языка – это не столько лексика, которая подвижна, сколько грамматика – незыблемая, как конструкция из бетона. Сам язык – это инструмент социальной жизни, а вовсе не предмет любования литературных эстетов. Жизнь меняется, и вместе с ней меняется язык. Попытки его заморозить выглядят смехотворно, как в этой байке из Интернета:
“Однажды современных детей-первоклашек попросили нарисовать картинку по четверостишью Пушкина:
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая.
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
В результате получилось… Ну, начнем с того, что из всех слов самыми понятными оказались “тулуп” и “кушак”. Кибитка в представлении детишек оказалась летательным аппаратом. Почему? Ну как, написано же “летит кибитка удалая”. У некоторых она оказалась еще и похожей на кубик (КУБитка). Летающая удалая “ки(у)битка” занимается весьма воинственным делом, она взрывает, как это обычно бывает в компьютерных играх-стрелялках. Что, или, вернее, кого? “Бразды пушистые”. Это зверьки такие (пушистые же!), помесь бобра с дроздом. То, что по правилам грамматики тогда должно было быть “браздов”, детей не смутило, и на бедных пушистых зверьков посыпались с кибитки гранаты и бомбы. За геноцидом браздов наблюдает некая личность в тулупе, красном кушаке и… с лопатой. Это ямщик, который, по мнению детей, никакого отношения не имеет к кибитке и творимым ею безобразиям. Самым трудным словом оказался “облучок”. Часть детей вообще не поняла, что это такое. В результате ямщик с лопатой (а чем ему еще ямы копать, он же ямщик!) оказался сидящим “на пятой точке”. В другом варианте ему предлагалось сесть на маленький обруч (обр(л)учок) и, балансируя лопатой, наблюдать за взрыванием несчастных браздов”.
Ну, не знают современные дети, что такое “облучок”! Честно говоря, я не думаю, что такое знание могло бы им пригодиться в жизни. Зато с малолетства у них на шее висит “мобильник” – сотовый телефон и они прекрасно разбираются в компьютерной терминологии. Конечно, нас забавляют, а некоторых ужасают перлы из детских сочинений, вроде вот таких:
“Хлестаков сел в бричку и крикнул: “Гони, голубчик, в аэропорт!””.
“Базаров любил разных насекомых и делал им прививки”.
“Великий русский художник Левитан родился в бедной еврейской семье”.
“Из-под стола вылезла помесь дворянки с таксой”.
И наконец такой шедевр здравомыслия:
“Так как Печорин – человек лишний, то и писать о нем – лишняя трата времени”.
Ничего не поделаешь, язык – это понятийно-словесное зеркало реальной жизни, а вовсе не окостеневшая коллекция старинных сказаний. Впрочем, любителям изящной словесности и поборникам литературных традиций тоже унывать не следует. Никто не отнимает у них Пушкина, Карамзина, Сумарокова и прочих классиков, которые постоянно переиздаются и в избытке имеются в библиотеках, а также, как ни кощунственно это звучит для их рафинированных ушей, в Интернете.
Что же касается англицизмов, то их повсеместное распространение – результат глобализации. В конечном итоге они способствуют взаимопониманию представителей разных этносов. Например, то обстоятельство, что и во времена “железного занавеса” русский общественно-политический и научный словари были насквозь пропитаны интернациональной лексикой (international lexicon), лично мне во многом облегчает общение с канадскими собеседниками на отвлеченные темы.
Кстати, “создатель современного русского литературного языка” Александр Сергеевич Пушкин вовсе не сидел и выдумывал новые слова, а просто ввел в свои произведения обыденную речь. То же самое, между прочим, сделали Василий Аксенов, Венедикт Ерофеев и Эдуард Лимонов. Боже, какой визг подняли эстеты! Как будто до этого рабочий люд, народная интеллигенция и даже партийные боссы так не выражались. Получается прямо, как в анекдоте:
– Запомни, Вовочка: нет такого слова!
– Как же так, Марь-Ванна, жопа есть, а слова нет?
Конечно, если нация деградирует, то это отражается в языке. Впрочем, как пишет известный публицист Дмитрий Быков: “Остались еще люди, для которых грамотность по-прежнему нечто вроде пароля, а знание наизусть тысячи стихов – вполне достаточный аргумент, чтобы влюбиться в этого знатока. Только количество этих людей вернулось к уровню, скажем, XVIII века – когда интеллигенция только-только начинала формироваться. Ну, и нормально. Не худший был век. Может, он был еще и получше, чем времена поголовного страха и столь же поголовной грамотности”.
