Мы все стали так говорить – кто чаще, кто реже. Я имею в виду уродливую грамматическую конструкцию, когда вслед за подлежащим без всякой на то нужды следует однородовое местоимение. Вот два примера для ясности. “Советская власть – она всё-таки имела и неплохие стороны”. “Президент Российской Федерации – он во многом персона сакральная, воплощающая чаяния широких народных масс”. Подчеркну, что это новая особенность именно устной, а не письменной речи. Бумага такого уродства не терпит.
У меня есть некоторые соображения по поводу того, как эта словесная бактерия распространилась даже среди иммигрантов, речь которых, как правило, консервативна и представляет собой консервы того исторического разговорного среза, когда они покинули родину. Вместе с тем у меня практически нет никаких идей, откуда занесло эту заразу и каковы причины её возникновения и прилипчивости.
Собственно механизм распространения упомянутой словесной инфекции тот же, что и для гриппа – глобализация. Если вирус гриппа путешествует по планете на самолётах, то ставшие паразитами “он”, “она”, “оно” и “они” разносятся радио и телевидением, в том числе сетевыми радио и телевидением, всё более переселяющимися в интернет. Удивительно, то этот недуг подхватили не только страдающие косноязычием ораторы вроде уважаемых мной Юлии Латыниной и Рустема Адагамова, но и такие тонкие стилисты с многолетним иммигрантским стажем, как Александр Генис и Соломон Волков.
Что касается первичного источника данного грамматического уродца, то здесь можно делать только предположения.
Довольно часто авторы новых словесных оборотов нам известны. Это популярные литераторы и яркие государственные деятели. Первые обычно обогащают язык, а вторые его уродуют. Например, глагол “стушеваться” придумал Федор Михайлович Достоевский и был страшно горд, что ему удалось это нововведение, потому что язык инертен и не принимает новшеств без достаточных на то оснований. Забавно, что повесть “Двойник”, из которой новое слово было пущено в оборот, оказалась литературной неудачей автора.
Обычно, однако, авторство того или иного неологизма покрыто туманом неизвестности. Возмём, например, не так давно появившийся в обиходе симпатичный глагол “тупить” и совершенно очаровательное выражение с ним “тупить в смартфон”. Никто не знает, кто его придумал, но многие с благодарностью используют. А новое жаргонное словечко “фиолетово” в значении “безразлично” долго не проживёт, потому что оно лишено остроумия и у него нет смысловой связи с языком.
Уже на моей памяти корявый оборот “в этой связи” вместо грамотного “в связи с этим” был запущен на разговорную орбиту малограмотным провинциалом Никитой Сергеевичем Хрущёвым. Его подхватили партийные подхалимы высокого ранга, а потом всякая мелочь вроде цеховых парторгов. Удивительно, что уродец жив до сих пор, но не в среде интеллигентных шестидесятников и их потомков, а в бюрократическом лексиконе.
Далеко не весь словесный мусор, изрекаемый высоким начальством, приживается в народе. Например, провинциализмы Михаила Сергеевича Горбачёва “нАчать” и “углУбить” поселились только в издевательских анекдотах, зато известные и ранее слова “перестройка” и “гласность” зазвучали с такой силой, что стали понятны иностранцам без перевода.
Когда я упоминаю о провинциальном происхождении партийных и государственных деятелей, я не рассматриваю это как некую ущербность. Более того, пассионарность и пробивные способности провинциалов – это достоинства, которых часто не хватает избалованным столичным жителям. Однако эталоном национального языка безоговорочно считается столичное произношение. Пусть я немного сноб, но если некто претендует на общенациональное лидерство, то не грех бы ему позаниматься с логопедом.
Кстати, нынешний президент Российской Федерации говорит не просто правильно, но еще и умело. В отличие от лидеров советской эпохи, которые слова не могли сказать без бумажки, В. В. владеет импровизацией и спонтанной речью. Те уличные обороты и вульгаризмы, которыми его попрекают, это прицельное обращение к осознано избранным слоям общества. Да и говорит-то он в общем правильные вещи. Другое дело, что за ними прячется и какова его реальная деятельность. Впрочем, эти заметки посвящены не политике, а языковым явлениям.
И еще немного о моих ощущениях по поводу местечковых говоров. Я люблю западное кино и чуть ли ни ежедневно смотрю американские и европейские ленты. Английский у меня так себе, поэтому я предпочитаю смотреть фильмы, дублированные на русский язык. К счастью, в России сложилась мощная индустрия дубляжа, в которой заняты сотни профессионалов – переводчиков, редакторов, актёров и звукотехников. Качество озвучки колеблется от безукоризненной и многоголосой до бубнежа случайного переводчика. И вот когда я слышу, что жена биржевого воротилы с Уолл-стрита говорит, как парикмахерша из Бердичева, у меня по спине бегут мурашки. Конечно, сегодня всё кипит и движется, люди покидают обжитые места и в поисках лучшей судьбы пускаются в рискованные путешествия, но симпатичная мордашка и стройная девичья фигура – это далеко не всё, что необходимо актрисе дубляжа…
Вернёмся, однако, к той разговорной инфекции, о которой шла речь в начале этих заметок. У меня есть гипотеза о причинах её появления. Из-за охватившей мир глобализации в русский язык хлынула лавина англицизмов. Так, может быть, этот поток подхватил не только заморскую лексику, но и грамматические конструкции вроде “there are” и “there is” с сопутствующими интонациями? Может быть, страны обмениваются не только популярными музыкальными ритмами, но и ритмами повседневной речи… Впрочем, это только предположение.
