Заумь ожидания

Надежда и терпение – две самые мягкие подушки,
на которые мы можем в лишениях преклонить голову.

Роберт Бертон,
английский философ и писатель
(1577-1640).

Если вы не склонны к пустопорожнему философствованию, то дальше вам лучше не читать.
Верующему человеку трудно понять атеиста. И наоборот.
Атеист в глазах верующего – это человек, у которого нет ничего святого, неполноценный вроде глухого, слепого или дальтоника, лишенный способности воспринимать духовные ценности, человек без четких нравственных ориентиров.
Ну, а с точки зрения атеиста, религиозные упования на высшую силу и загробную жизнь – это проявления слабости воли и ума, инфантильность, то есть неспособность самостоятельно решать жизненные проблемы, не преодоленная во взрослом возрасте детская потребность в руководстве и наставничестве.

В обоих лагерях есть непримиримые и бескомпромиссные поборники своих убеждений и есть люди терпимые, уважающие тех, кто чувствует и думает иначе.
Вообще, когда речь заходит о нашей совести, мы видим не черное и белое, а тысячи полутонов, потому что даже самые рациональные рассуждения всегда окрашены эмоциями. Та же религиозность может принимать самые причудливые формы. Я когда-то писал, что она, подобно сторонам света, тоже может располагаться по крайней мере в четырех направлениях:

– “Бог есть, и я в него верю”.
– “Бога нет, и я в него не верю”.
– “Бога нет, но я в него верю”.
– “Бог есть, но я в него не верю”.

Пусть вас не смущает нелогичность последних двух суждений. Человек – вообще существо крайне нелогичное, чем и любопытен.
Будучи религиозным в исчезающе малой степени, сам я тем не менее много размышлял о нашей склонности верить в то, чего мы не знаем наверняка. А что мы вообще знаем наверняка, а не из учебников и газет! Религиозность может быть привита с детства, как привычка чистить зубы. А может спонтанно возникнуть в душе даже очень образованного человека. Похоже, что религиозные переживания столь же естественны, как любовные и все прочие. Кстати, есть люди, которые ни разу в жизни не влюблялись, что в некотором смысле роднит их с атеистами.

Скорее всего религиозность присуща человеческой природе изначально, иначе как объяснить тот несомненный факт, что во все времена у всех народов была и есть та или иная религия. Я не удивлюсь, если ученые обнаружат ген религиозности подобно открытому недавно гену жадности. С другой стороны, удивительная жизнестойкость религиозных учений может быть объяснена тем, что они делают жизнестойкими своих последователей и этим качеством полезны. По наблюдениям профессионального врача-психолога Бруно Беттельгейма, который в 1938 и 1939 годах был узником фашистских концлагерей Дахау и Бухенвальда, наиболее стремительный распад личности и гибель в лагере настигает в первую очередь чиновников. Это в общем-то понятно: чиновник ориентирован на внешние авторитеты и ценности, он по своей натуре исполнитель, то есть лишенный самостоятельности человек. А вот глубоко верующие люди оказались весьма жизнеспособными. Это тоже понятно: веру можно взять с собой куда угодно, она – внутренняя опора личности. Кроме того, верующие всегда помогали друг другу.

Религиозность может быть мудрой и примитивной. Есть люди, для которых принадлежность к той или иной конфессии сводится лишь к показному соблюдению ритуалов и ревнивому контролю за тем же у других. Для таких Бог – что-то вроде строгого начальника или даже пахана. А есть Бог философов и ученых. Разобраться в их религиозных концепциях не проще, чем в теории относительности Эйнштейна.

Религии взрослели вместе с человечеством. Дикари обожествляли и наделяли разумом природные стихии. У древних греков и римлян пантеон богов был зеркальным отражением элиты их общества, но с элементами бессмертия и всемогущества. Откровение евреев принесло человечеству идеи единобожия и мессианства, которые потом перекочевали в христианство.
Что стоит за этим неистребимым ожиданием прихода мессии? Поколения сменяют друг друга, но чувство ожидания великих перемен так же отчетливо, как тысячи лет назад. Мне кажется, это результат некоего эволюционного скачка в развитии феномена сознания, который, как считается, присущ только человеку.

Примитивный разум в своих мечтах прост и бесхитростен. Его носитель не хочет умирать, поэтому верит в сказку о загробном мире. Разум более изощренный уже способен осознать чудо собственного существования, а самое главное – собственную уникальность и даже исключительность. Никакими рациональными построениями невозможно объяснить, каким образом именно ты оказался в центре этой огромной Вселенной, которую на протяжении жизни удается в большей или меньшей степени охватить пониманием.

Именно уникальность и неповторимость каждого человеческого “я” подталкивает нас к догадке, что мы появились на свет не только для того, чтобы зарабатывать деньги, растить детей, а потом сгинуть в тягостном похоронном ритуале. У мыслящих и остро чувствующих людей эта догадка принимает форму отчетливого ощущения неслучайности всего происходящего. У этого чувства и религиозности много общего, однако в отличие от древних церковных догм, оно не входит в противоречие со строгостью научного мышления.

Столь же естественным, как удивление собственной уникальностью, становится следующий мыслительный шаг – ожидание равноценного чуда в окружающем мире. Если ничто не случайно, то должен последовать некий апофеоз. В иудаизме это приход мессии, в христианстве – второе пришествие Христа, в исламе… А вот в исламе почему-то ничего подобного, насколько мне известно, нет.

Европейской иудо-христианской цивилизацией движут вера, надежда и любовь. По мере того, как люди становятся умнее, надежда выдвигается на первое место в этом списке. Надежда и ожидание великих и добрых перемен.