Внутреннее рецензирование – рутинная издательская практика. Однако настоящая рукопись попала ко мне при не совсем обычных обстоятельствах. Мой давнишний знакомый, ныне подвизающийся в издательском бизнесе, был шокирован не столько смелостью автора, сколько его наглостью, но в то же время сам не мог оторваться от рукописи, пока не дочитал ее до конца.
– Крайний эпатаж и… несомненный талант. Я в недоумении, как поступить: издать и тем самым нанести ущерб авторитету издательства, но зато поправить его финансовые дела, или вернуть рукопись автору? – чуть не плакал в телефонную трубку издатель. – Почитай, посоветуй.
– А почему именно я? Что, у вас в Питере это некому сделать?
– Ну, ты, вроде, специалист… – объяснил издатель и процитировал абзац из моего рассказа “Первые шаги”. Вот этот:
“…Что касается девочек в армии, то до сих пор не могу без сердечного трепета вспоминать фантастически стройных марокканок с ниспадающими на погоны иссиня-черными мелко вьющимися гривами и с “узи” на тусиках. Вы не знаете, что такое “тусик”? В приближенном переводе с иврита это “попка”. В очень приближенном. Потому что тусик значительно лучше. На уставленных ресторанными столиками улицах израильских городов то и дело звучат восхищенные восклицания: “Эйзе тусик!”, что и без перевода понятно…”
После такого аргумента отказываться стало неудобно. Однако сначала я договорился о возможности публикации моей рецензии в Северной Америке.
Я внимательно прочитал 68 страниц теста, снабженного заголовком… Тут, кстати, начинаются проблемы. Заголовок прост и очень точен, но я не решаюсь процитировать его, как есть. Вы и так догадаетесь… Итак: четыре буквы, первая – “Ж”. Ну, в общем, часть тела.
Подзаголовок, обозначающий жанр, отсутствует. Думаю, если решить восстанавливать этот пробел, то лучше всего назвать данное произведение повестью. В то же время текст настолько пронизан высокой поэтикой, что, если бы он был хоть чуть-чуть организован ритмически, его вполне можно было бы классифицировать как поэму.
Поэма о Ж… Давайте прибегнем к эвфемизму. Назовем центральную героиню “ОНА” и побеседуем о “НЕЙ”, хотя автор так не делает, а широко использует весь широкий спектр синонимов, расцвеченных самыми ласковыми суффиксами. В этом он мастер. Чувствуется, что, в отличие от Владимира Набокова, который не любил большинство своих героев, автор не просто любит, а страстно обожает предмет своей любви.
Нечто подобное я встречал в изобразительном искусстве. Мой ровесник, итальянский художник Паоло Серпиери (Paolo Eleuteri Serpieri), который признан одним из лучших рисовальщиков ЕЕ, создал образ прекрасной Друуны – героини переведенной на многие языки серии фантастических комиксов для взрослых. Согласно его художественному кредо, добро – прекрасно, а зло – отвратительно и безобразно, причем центром этой эстетической концепции выступает ОНА. Чтобы проиллюстрировать сказанное, посылаю в редакцию два рисунка Паоло (один – для возможной публикации; другой, более откровенный, – для служебного пользования).
Не надо думать, что я ухожу в сторону от предмета рецензирования – собственно рукописи. Еще одна реминисценция, как и только что ей предшествовавшая, призвана высветить широко распространенную в мировом искусстве традицию воспевания ЕЕ. На этот раз речь пойдет о скульптурном жанре. Среди правительственных зданий в Халле (вплотную примыкающий к канадской столице Оттаве квебекский город) одно время высилась огромная, высотой с трехэтажный дом, скультпура “Любовь” Анри Вантона Жонеса (Henry Wanton Jones), созданная в 1975 году. Это огромная ОНА и положенное на НЕЕ сердце. Я горжусь, что живу в стране, где грандиозный монумент увековечивает не кровавого палача или политического параноика, а чистый образ ЕЕ. (Конечно, я не мог не сфотографировать это замечательное произведение).
Теперь с чистым сердцем можно вернуться к рассмотрению рукописи. Композиционно она бесхитростна. Это линейное биографическое повествование. Я думаю, такая структура оправдана. Автор не лишен вкуса и избегает нагромождения литературных выкрутасов. В то же время “детская” глава, на мой взгляд, перегружена натуралистическими деталями, вроде бесконечной возни с пеленками. Вполне хватило бы трогательной истории про самодельные многоразовые памперсы, сшитые матерью героини из белой балоньи.
Юность и ранняя молодость прописаны великолепно. Чего стоит хотя бы бесконечная череда радостного самолюбования упругой оттопыренностью то в обтягивающих джинсах, привезенных отцом из загранкомандировки, то в купленном по случаю обтягивающем трикотажном платье. Столь же радостны психологически точно подмеченные мгновенные наблюдения за отсутствием подобной оттопыренности у других. Казалось бы, у автора сбоит логика: как и чем может смотреть ОНА сама на себя! Ничего абсурдного в этом нет – обычные парадоксы метонимии, к которым читатель приучен еще гоголевским “Носом”. Налицо преемственность литературных традиций, свидетельствующая лишь о начитанности автора.
Светлой печалью и добродушным юмором проникнуты посвященные зрелым годам страницы. И здесь надо отдать должное наблюдательности и жизненному опыту автора. Вот лишь один эпизод, описывающий процедуру сигмаскопии (исследование нисходящего отдела кишечника с помощью волоконно-оптического зонда):
“…Она лежала на боку лицом (!!!) к экрану цветного монитора, на котором застыла перекошенная входная дверь. Вот в нее вошел доктор в светлозеленом халате, и сразу она ощутила на себе его уверенную крепкую ладонь. Вдруг дверь на экране взлетела вверх и исчезла, что-то замелькало, а потом она четко увидела саму себя. Произошло то, что кинооператоры называют “наездом камеры”, и одновременно бесцеремонное и болезненное внедрение холодного металла. Экран на мгновение погас, а затем на нем появилось изображение таинственной пещеры с расписанными сеткой кровеносных сосудов стенами…”
При чтении финальных строк повести у меня, старого циника, навернулись слезы…
Несмотря на кажущуюся экзотичность темы и некоторую перегрузку натуралистическими описаниями, рекомендую повесть к публикации. Мой главный аргумент – ее жизнеутверждающая гуманистическая направленность, столь редкая в литературных текстах последнего десятилетия. В случае положительного решения я бы на месте издателя не настаивал на перемене заглавия. Уверен, что книга с таким словом на обложке могла бы стать украшением любой библиотеки. Я лично поставил бы ее на самое видное место. Еще Юрий Олеша говорил, что не видел ничего смешнее, чем это слово, напечатанное типографским шрифтом.
НА СНИМКАХ:
– Друуна. Рисунок Паоло Серпиери;
– скульптура “Любовь” Анри Вантона Жонеса в городе Халл (Квебек).
