Когда я вижу упитанных 35-летних мужчин, разгуливающих по улицам канадских городов в трусах и майках, они представляются мне большими детьми. Их широко раскрытые глаза излучают наивность и коровье миролюбие. Какой контраст с жилистыми настороженными россиянами, ежесекундно готовыми ответить агрессией на агрессию! Впрочем, такими видятся мне соотечественники скорее по воспоминаниям 25-летней давности. Сегодняшние глобализация и прогресс технологий разносят по миру, не минуя в том числе и Россию, не только СПИД, но и зародившийся сравнительно недавно вирус инфантилизма.
На днях я разговорился с отцом 19-летнего студента. Казалось бы, ему надо только радоваться, что сын не стал наркоманом или шпаной, а занят серьезной учебой. Мой собеседник, однако, был печален. “Такое впечатление, что в этой стране молодежь стараются как можно дольше держать подальше от реальной жизни с ее проблемами, – досадовал родитель. – Сначала они 12 лет валяют дурака в школе, где от них никто не требует напряженной учебы, потом изучают какую-то ерунду в университете. Эти так называемые специалисты по политическим и социальным наукам никому не нужны. Процентам 10-15 из них удается пристроиться к правительственным кормушкам, а остальные оседают продавцами в мебельных магазинах, всяких СИРСах и БРИКах. На 15 долларов в час дом не купишь и семью с детьми содержать не сможешь. Вот они и живут с родителями до 40 лет…”.
Действительно, так называемые университетские города, три четверти населения которых составляют студенты, чем-то похожи на судки для содержания мальков в рыбоводческом хозяйстве. Сплошь и рядом учебная программа скроена таким образом, что студенты заняты лишь три с половиной дня в неделю. Её создатели предполагали, наверное, что оставшиеся три с половиной дня потребуются молодежи для самостоятельных занятий и подработок, чтобы платить за учебу. На самом деле учебу обычно оплачивают родители, а великовозрастные недоросли болтаются по барам и бесчисленным parties. Ни о каких подработках в перенасыщенных молодежью студенческих городах не может быть и речи. Выпускники инженерных факультетов более менее востребованы промышленностью, бизнесами и специализированными правительственными организациями, а вот гуманитариям найти работу по специальности чрезвычайно трудно. Проблема усугубляется тем, что они и сами не знают, что им нужно.
Американский журналист Дэвид Брукс, который с 2003-го года ведет еженедельную колонку в газете “The New York Times”, опубликовал статью под заголовком “Годы скитаний”. В ней автор размышляет о результатах исследований двух ведущих американских социологов – Уильяма Галстона и Роберта Принстона. Широкие опросы представителей поколения, родившегося у послевоенных “бэби-бумеров”, выявили совершенно новые общественно-экономические тенденции.
Если раньше социологи подразделяли жизнь человека на четыре главных фазы – детство, юность, взрослый период и старость, то сегодня в связи с ростом продолжительности жизни и характером современной экономики их наблюдается по крайней мере шесть – детство, юность, период исканий, взрослая жизнь, активный пенсионный возраст и старость.
Дэвид Брукс сосредоточился на рассмотрении промежуточного периода между юностью и взрослой жизнью, когда человек уже закончил образование, но пока не нашел свое место в структуре общества. Такую личность еще нельзя считать взрослой, поскольку она не отвечает основным признакам взрослости: самостоятельной жизни вне родительского дома, материальной независимости, наличию семьи и детей. Родители понимают, что период исканий после получения университетского диплома неизбежен, но их тревожит, что эти искания затягиваются на долгие годы. Их великовозрастные дети не торопятся вступать в брак и порадовать дедушек и бабушек внуками. “Брак уступает место сожительству, воскресные посещения церкви сменяет духовная тоска, вместо ежедневного чтения газет 30-летние тусуются в интернетских блогах”, – пишет автор. Самое печальное, что представители “поколения исканий” не имеют четких нравственных и житейских ориентиров и скептически относятся к опыту старшего поколения, который действительно плохо применим к современным условиям.
Важно отметить, что описанные тенденции характерны не только для Северной Америки, но и для всего западного мира. В Европе, например, средний возраст вступления в брак заметно старше, чем в США и Канаде.
Легче всего думать, что молодежь сама виновата в собственной бесхребетности, но это не совсем так. Дело в том, что в новом XXI веке драматически изменилась сама жизнь. Все ее сферы стали чрезвычайно динамичными и подвижными. На глазах возникают и исчезают технологии, профессии, целые промышленные отрасли. Все меньше шансов неторопливо продвигаться по служебной лестнице в рамках одной корпорации, все больше временных работ по контракту.
Взрослые дети, вернувшиеся после окончания университета в родительский дом, а таких по наблюдению социологов становится все больше, не сколько садятся на шею папе и маме, сколько прячутся от непонятной им реальной жизни с ее нескончаемыми проблемами. Их многолетний опыт расслабленной учебы и ни к чему не обязывающих человеческих отношений плохо применим к суровой конкурентной борьбе за место под сияющим, как Солнце, долларом. По большому счету речь идет о кризисе “американской мечты” и утрате популярности в мире американской модели общественно-экономического устройства.
Социологи задают сами себе вопрос: способно ли общество с такой молодежью противостоять напору пассионарного исламского Востока, и сами себе честно отвечают: не способно!
Впрочем, унывать и сокрушаться по поводу грядущих поражений преждевременно. Поиск и импровизации вовсе не обязательно свидетельствуют о слабости. Их творческим результатом может стать что-то совершенно новое и доселе неведомое. Во всяком случае западное общество, уступая Востоку в духовной энергетике, значительно более устойчиво к любым переменам благодаря своей гибкости и подвижности.
Время еще покажет, кто кого…
