До выхода на пенсию я работал фотографом. Снимал дома, выставленные на продажу. Помню, однажды замешкался на крыльце очередного дома в поисках кнопки звонка, а тут хозяин неожиданно резко открыл дверь и шарахнул по треноге с камерой. Звук от падения тысячедолларовой камеры отозвался у меня в голове так, как будто я сам стукнулся затылком об асфальт.
– Ужасные сожаления! – сказал хозяин.
– Дерьмо случается, – вежливо ответил я, поднимая раненного друга.
– Есть это порядок? – обеспокоено поинтересовался хозяин.
– Только секунда… Я нуждаюсь проверять.
Внешних видимых повреждений на упавшей камере заметно не было. С душевным трепетом я нажал кнопку включения. На экране видоискателя появилось изображение, но тут же конвульсивно задергалось. Из объектива послышались всхлипывающие звуки. В правом нижнем углу экрана пламенел красный значок в форме ладони. Обычно он был зеленым и означал, что система компенсации нежелательного дрожания камеры задействована.
Между электронными чипами и человеческими мозгами все меньше и меньше отличий. Я вспомнил, что ушибы надо лечить холодом.
– Можно я размещать это для немногие минуты в твой холодильник? – спросил я виновника аварии.
– Несомненный.
Через пять минут, вытащив камеру из морозильника, я радостно убедился, что не все потеряно. Изображение на экране видоискателя стабилизировалось.
– Сейчас безопасный и здоровый, – сказал я. – Пожалуйста, повернуть все огни на поверхность. Я способный стартовать мою работу.
То что камера вышла из строя не окончательно, радовало, но совать ее перед каждой съемкой в холодильник – тоже не дело. Надо было предпринять что-то кардинальное. Я пересчитал мелочь в кармане, совершил мысленный вояж по своим банковским счетам и отправился в профессиональный фотомагазин Henry’s. При этом мной владели такие чувства, которые, возможно, испытывает невинная девушка перед первой брачной ночью.
– Привет, – обратился я к сотруднице в отделе обслуживания. – Я капнул вниз мою камеру. Есть это возможно кастрировать и как долго?
– Мы не имеем специалисты здесь, мы посылающие в Торонто. Это берет от шести к восьми неделям.
– И как много?
– Это зависит. Может быть, три сотни или больше.
Остаться на два месяца без камеры представлялось совершенно невозможным. Практически это означало остаться на два месяца без зарплаты. Я вздохнул и направился к прилавку новой аппаратуры.
– Я капнул вниз мою камеру, – снова завел я свою ужасную историю, – но я есть профессиональный фотограф, я нуждаюсь это каждый день для работы. Что вы имеете получить вместо? Несомненный, я нуждаюсь сочетаемый с другой подвижной состав – блеск и широкий угол инсценировки.
– Камеры такого типа больше не производятся.
– Может быть, вы имеете вторую руку?
– Не здесь. Посетите местоположение паутины. Если там есть, мы закажем для вас.
– Я не имею времени. Как много самое дешевое новое клеймо?
– Шесть сотен тело только. Широкий угол линза стоит достаточно дорого. Оригинальная – семь сотен, сочетаемая другой фирмы – пять сотен, но ручная операция только. Автоматический режим не есть доступен.
– И еще как много блеск?
– Три сотни.
– Как много тотально?
– Пятнадцать сотен минимум плюс бремя.
– Спасибо, я подумаю…
Вернувшись домой, я постелил на письменный стол русскую газету, достал набор часовых отверток, приготовил два блюдца для винтиков и приступил к вскрытию камеры. Она явно была спроектирована таким образом, чтобы никто, кроме специалиста, не смог подобраться к ее внутренностям. Минут через сорок возни с нестандартными винтиками и противными клейкими плёнками, я нащупал контакт, ведущий к сервомеханизму стабилизирующей системы, и заклеил его крохотным кусочком скотча. “Жили же до этого сто лет без стабилизатора, и ничего, – подумал я. – А мне он вообще без надобности, потому что я все снимаю только со штатива”. Еще минут пятнадцать ушло на обратную сборку. Финансовые издержки на решение проблемы составили ноль долларов ноль центов.
Я рассказываю это не для того, чтобы похвалиться, какой я был умный и умелый. Без денег мы все такими становимся. Речь о другом – о жизни в англоязычном окружении.
Помнится, на первом этапе существования на чужбине как-то хватало “Hi” и “By”. Затем п о мере врастания в среду стало требоваться все больше и больше новых английских слов. Лет через десять канадской жизни я с удивлением узнал, что “кондоминимум” вовсе никакой не “минимум”, а “кондоминион”, то есть “владение”, в данном случае “совместное владение”. На двадцатом году жизни в стране я обнаружил, что, оказывается, английский язык насквозь идиоматичен, состоит из бесчисленного множества устойчивых словосочетаний, не поддающихся прямому переводу. Собственно, и русский такой же. За примерами, как говорится, далеко ходить не надо: “кот наплакал”, “сломя голову”, “валять дурака”, “тянуть резину”, “слышать краем уха”…
Когда в голове накопилась изрядная доля английских идиом, начинаешь чувствовать себя с аборигенами, как в раю. Известно, что после того, как Адам с Евой отведали плод с запретного древа познания, люди были изгнаны из Эдема, вход в который отныне находится под охраной херувима с огненным мечом. В овладении языками все наоборот: чем больше откушенных плодов с древа идиом, тем радостнее жизнь.
