Тётя

Ося и Леля Гринблат выехали из Минска на постоянное место жительства в Израиль, а через два года уехали в Канаду. Ося по Интернету рассылал резюме, по субботам ходили в синагогу. Постепенно появлялись знакомства и связи. Леля стала работать волонтером у стариков. Некоторые относились к ней как к родной, а некоторые помыкали, были придирчивы и капризны. Аллочке недавно исполнилось четыре годика, она хотела елку, подарки и Санта-Клауса. Ося ей объяснял, что Моисей вывел народ из пустыни не для того, чтобы евреи украшали деревья – им елка не полагается. Она слушала, сопела, потом начинала плакать и, сквозь рыдания, кричала, что любит Санту, который приезжает к хорошим детям с мешком подарков и не хочет сорок лет в пустыне есть манную кашу, чтобы опять попасть в Израиль. Обстановка накалялась. Перед сном она повесила у двери носок, и утром раздался страшный рев, когда выяснилось, что еврейским детям Санта ничего не дарит. Ося держался. Принести посреди зимы в дом дерево у прихожан синагоги считалось такой же дикостью, как ночью выть на луну.
Первой не выдержала Леля. Однажды ночью, когда за окном ветер с воем нес в темноте холодный снег, она сказала:
– Ося, ты не спишь? Я помню у нас на Новый Год всегда была елка. Для детей это был праздник. Я просыпалась с этим чувством, и уже с утра у меня было хорошее настроение, мы наряжали елку. Пахло хвоей, зажигали свечи, ели мандарины, мама пекла пирог, и ровно в двенадцать часов дети поднимали фужеры с морсом, а взрослые с шампанским. Зачем лишать ребенка этой радости? Ей же обидно. Она не понимает, почему для кого-то праздник, а для нее – нет. Ты же не можешь объяснить это такой малышке.
– У нас тоже есть Новый Год, но в другое время. Наряжать дерево – это не кошерно, – мрачно сказал Ося. – Это варварский обычай.
– А плакать кошерно? Получается, что потому что мы евреи, нам все время что-то нельзя. Или другие не дают, или сами отказываемся. Зачем с детства внушать человеку, что он отличается от остальных и ему нельзя радоваться, когда все вокруг празднуют? По-моему, это неправильно. У тебя в детстве была елка?
– Отец покупал дерево, но он был ортодоксальным коммунистом и не думал, что это – гойский праздник. Если мы вернулись к еврейству, то надо быть последовательными.
– Если быть последовательным, не надо было уезжать из Израиля. В конечном счете, Земля Обетованная именно там. Теперь насчет гойского праздника. Иисус был евреем, и все празднуют день Его Рождения, а мы нет, – сказала Леля.
– Не все. Индусы, например, не празднуют, китайцы, – сказал Ося.
– Мы не китайцы.
– Я знаю.
– Ты помнишь Деда Мороза, Снегурочку…- сказала Леля.
– Дед Мороз не еврей.
– А что ты хочешь? Дед Хамсин? Дед Ликуд? Зачем мы будем вести эти бесконечные споры? Скоро Новый Год. Давай нарядим елку, устроим ребенку праздник!
– Я не считаю, что это Новый Год.
– А я считаю. Хватит. В этом году у ребенка будет елка.
– Нет.
– Да.
Ося подумал и сказал:
– Я не собираюсь спорить из-за елки. Если тебе это так нужно – пожалуйста. Но я не хочу, чтобы люди об этом знали. С одной стороны мы соблюдаем еврейские обычаи, с другой – танцуем вокруг дерева. Кстати, Голдблюм сказал, что у него есть идея по поводу работы.
Иосиф Голдблюм и его жена Рут были богачами, благотворителями и бездетными чудаками. С ними Осю познакомил рав Зилберштейн.
После Кристмаса на елочных базарах можно было бесплатно взять елку, и вечером Ося, озираясь, выбрал небольшую пушистую елочку и сунул в машину. Леля и Аллочка были счастливы. Откуда-то, из лелиного детства, появилась старая коробка с лежащими в вате елочными игрушками, нитями серебряного дождя, сверкающей канителью и похожими на конфеты хлопушками. Яркие, стеклянные шары, красная звезда… Когда елка была наряжена и появился Ося в ватной бороде и красном колпаке, в дверь постучали.
– Осип! Это мы с Рут, откройте! – раздался баритон Голдблюма.
В глазах у Оси появился ужас, он замер, потом бросился к елке, схватил ее, отнес в спальню, положил на кровать и накрыл одеялом. Аллочка онемела. В прихожей Ося сорвал бороду, скинул колпак и спокойным голосом человека, который не собирался ничего праздновать, спросил:
– Кто там?
Аллочка заплакала. Вошли Голдблюмы. Бледный Ося помог Рут снять элегантное пальто, мельком глянул на себя в зеркало и незаметно снял со щеки кусок ваты.
– Она… Там! Лежит! – на иврите закричала Аллочка и показала на дверь спальни.
– Кто? – спросила Рут.
– Тетя, – сказал Ося. – Из Израиля. Сегодня прилетела. Прилегла.
– Мы ее украшали! – кричала Аллочка.
Голдблюм посмотрел на Осю.
– Тетя любит бижутерию, – пояснил Ося. – Леля подарила ей украшения… – Она зеленая! – плакала Аллочка. – Я ее люблю!
– Еще бы! На автобусе из Бат-Яма до Бен Гуриона, таможенный досмотр. В ее возрасте это нелегко, – сказал Ося, скосив глаза на Лелю. Леля с открытым ртом смотрела на него.
– Это наше дерево! – рыдала Аллочка.
– Генеалогическое, – сказал Ося. – Тетя помнит всех родственников по линии мамы до седьмого колена. Леля, уведи ребенка. – он сделал ей страшные глаза.
– Может мы не вовремя? – неуверенно спросил Голдблюм.
– Нет, что вы! – дружелюбно улыбнулся Ося, ногой заталкивая за портьеру сделанную в Китае фигурку Санта-Клауса. – Очень вовремя!
Он случайно задел выключатель и игрушка вдруг заорала: “Меррри Кристмас! Ай вишь ю э Мери Кристмас, ай вишь ю э Мери Кристмас энд хэппи нью ир!”