В конце прошлого 2011 года я узнал от знакомой о смерти Марго. Это была большая, добродушная собака, еще не старая, довольно редкой азиатской породы. Ее морда была вся в складках, и поэтому трудно было разглядеть глаза и понять по их выражению, что она думает и чувствует. Марго жила в Рязани, в обычной семье.
Ее щенком купили в подарок дочери, когда старший сын уехал в Москву. Так и жили – отец, мать, дочь и Марго в малогабаритной четырехкомнатной квартире. Дочь окончила школу, институт, переехала к своему молодому человеку, но вскоре вернулась – совместная жизнь не удалась. Отец, хотя и имел высшее образование, ничего, кроме работы шофера, найти не мог, да и не пытался.
Когда он ночью возвращался домой, часто “под шофе”, Марго уже спала. Когда все ложились спать, она устраивалась на полу в коридоре. Несколько раз он спотыкался о нее, и это вызывало у него вспышки злобы – он вообще был человек вспыльчивый и сдерживаться не умел. Выругавшись, он ударял собаку ногой и она, спросонья не понимая, в чем виновата, жалобно скулила и пыталась отползти в сторону. В тесном коридоре это было почти невозможно, и пинки вперемежку с ругательствами сыпались на нее. Все это я узнавал от своей знакомой – дочери этого человека. Ни она, ни ее мать не пытались защитить собаку – боялись навлечь на себя гнев главы семейства.
Через несколько лет родители моей знакомой решили разойтись и продать квартиру, чтобы каждый мог купить себе отдельную. Квартиру продали, но вырученных денег не хватило, и семья переехала на дачу. Там же, на веранде, стала жить Марго. Зимой на веранде было холодно, летом жарко, она опять путалась у всех под ногами и всем мешала. Моя знакомая родила дочь, и теперь все внимание уделялось ребенку. Когда ребенок подрос, он стал играть с собакой, теребил ее и Марго покорно все переносила. Та маленькая часть любви и внимания, на которую она могла рассчитывать, помня, как с ней играли, когда она была щенком, теперь окончательно исчезла. С началом зимы Марго целыми днями лежала на веранде, и складки на ее морде закрывали глаза. Она постепенно перестала есть и о чем-то думала. Через какое-то время стало ясно, что она заболела, и вскоре выяснилось, что у нее рак. Так как денег в семье постоянно не хватало, то, конечно, на то, чтобы ее усыпить, денег не было. Когда мне знакомая рассказала о смерти Марго, я был потрясен безмолвностью и трагизмом ее жизни и смерти.
Замечено, что к старости лю
ди становятся сентиментальны. Может быть, к концу жизни начинают что-то понимать. Я подумал, что уже достиг старости, если история незнакомой собаки так меня взволновала.
Но потом я вспомнил другую историю, которая произошла более полувека назад в Нижнем Тагиле, в колонии для малолетних преступников, основанной Дзержинским. Называлось это место “Нижне -Тагильский детский дом № 1, для трудновоспитуемых с особым режимом, закрытого типа”.
Там были послевоенные сироты, беспризорники, которые выживали кто как мог. Отправляли туда за преступления и по решению “компетентных органов” – на исправление. Это была “бессрочка” – держали столько лет, сколько найдут нужным. Управляла колонией Зинаида Федоровна Лапенко, ей помогал ее муж Николай Петров.
Я попал туда в 1956 году из даниловского детприемника (Москва).
Ребята были молчаливые и лихие. Закон тайга, нож судья, медведь прокурор. Так и жили.
Однажды, в начале лета, старосты погнали всех на проверку на баскетбольную площадку.
Все бараки (их называли интернатами) построили в каре. Всего нас было 660 человек. Долго стояли. Потом на пыльную площадку вышли несколько ребят из старших и вывели к столбу с кольцом без сетки маленькую белую дворняжку на проволоке. Она покорно семенила и заискивающе смотрела на ведущих ее парней в серых рубашках х.б. (хлопчато-бумажных), серых штанах х.б. и тяжелых бахилах. Кто-то объявил:
– Сейчас будем судить этого кабыздоха. Забежал без пропуска на территорию, хотел украсть, но его поймали.
Назвали фамилии “прокурора”, “адвоката”, “судьи” и “народных заседателей”. Решили устроить представление. Предоставили слово обвинителю. Говорил он недолго и косноязычно, но точно передал беспощадную фальшивую пафосность советского суда и попросил приговорить ее к смерти. Потом что-то фиглярское и глупое произнес защитник.
“Судья”, пошептавшись с “народными заседателями”, вынес приговор: признать собаку виновной и не заслуживающей снисхождения. Приговорить к высшей мере и приговор привести в исполнение.
Колонисты молчали. Это были славные, отпетые ребята, мои товарищи. При встрече с ними на узкой дороге у обычного человека было мало шансов. Вызовом считался долгий взгляд в глаза. Со словами: “Чего зыришь?” незнакомый гражданин получал нож в печень.
Не верь, не бойся, не проси.
Жизнь была такая, что потерять ее было не жалко. Из нас готовили особых людей, для которых матерью была их суровая родина, умереть за которую надо было без соплей и раздумий.
Мне трудно сказать, почему я это сделал, но в наступившей тишине, когда через баскетбольное кольцо уже перекинули веревку, я вышел на несколько шагов вперед и обратился к стоявшим в каре:
– Я всех вас знаю. Почти каждый говорил мне, что попал сюда по ошибке, “низачто”. По несправедливому приговору. Так вот, я хочу сказать, что вы все здесь находитесь совершенно правильно. Вы хотите убить эту собаку только за то, что она забежала на нашу территорию. Вас нельзя выпускать отсюда. Вы не должны жить среди нормальных людей.
Повисла долгая пауза. Я понимал, что жить мне осталось минуты, может быть секунды. Даже с финкой из ромбического напильника с наборной рукояткой из разноцветных ручек от зубных щеток, я бы не отмахнулся от толпы прошедших огонь и воду колонистов.
Вдруг, чуть позади, рядом, справа и слева, возникли два безмолвных двухметровых амбала – Витька Бирюков и Мишка Прудников. Так они стояли несколько минут, потом тихо скомандовали: разойдись!
И все разошлись.
Так было.
Почти все наши ребята пошли после этого рая, ходка за ходкой, по тюрьмам и лагерям, мало кто жив. Я никогда не жалел о той выучке, которую получил – не раз она спасала меня. Не верь, не бойся, не проси.
… И эта ненужная сентиментальность – ее тоже надо себе позволить.
Это – роскошь. Последняя роскошь человека, сохраняющего достоинство.
Прощай, Марго. Я надеюсь, ты в собачьем раю. Там ты увидишь маленькую белую дворняжку – она попросит за меня прощения:, за то, что не успел прийти на помощь – оказался за океаном, узнал все слишком поздно. Я понимаю – это не оправдание. Оправданий не бывает. Прости.
