Менталитет

Бывший главный инженер бывшего объединения “ЛЕНТЯЖМАШ” бывшего Министерства тяжелого машиностроения бывшего Союза Советских Социалистических республик Иван Федорович Кривулин впервые попал за рубеж в 1979 году в составе делегации бывшего управления “ЛЕНСПЕЦМАШ” из бывшего Ленинграда в бывшую Чехословакию.
Прага, чешское стекло и замечательное пиво поразили его. Но он любил бывший Ленинград, и государству понадобились титанические усилия, чтобы его, коренного русака, отправить на ПМЖ за океан. Помыкавшись в нищие 90-е, когда верхушка КПСС торопливо доедала Союз, и прибыв в Торонто, он усердно занялся языком и подготовил резюме. Там был список учебных заведений, где он учился и преподавал, перечисление публикаций в отраслевых журналах и названия семинаров, в которых он принимал участие. Все это – его бывшие заслуги и научные работы – напоминало миф о затонувшей Атлантиде.
Он сумел устроиться на небольшой завод и ежедневно, в шесть утра поднимался и отправлялся на работу. Завод производил корзины для офисов, куда выбрасывают ненужные бумаги. Корзины были из перфорированной нержавейки и делались с простотой необыкновенной. Чавкал старый пресс, вылетала заготовка, вставлялось дно и завальцовывался край, чтобы в будущем не случилось производственной травмы. Затем корзина, получив яркую этикетку, отправлялась в картонную коробку. Два раза в день коробки забирал молчаливый пожилой негр и на старом вэне увозил в неизвестном направлении.
Душа инженера Кривулина мучилась и увядала в пыльном маленьком цеху. Его удивляло до недоумения то, что на вальцовке работал сам хозяин Андреуш Сантуш Перейра. Дочь его, Мария, сидела в офисе, а Джон, сын хозяина, привозил нержавейку, клеил этикетки и складывал корзины в коробки. Жена Андруеша, Эсмеральда убирала в цеху, привозила обед и забирала из школы внука Мэтью – сына Марии. Муж Марии, помыкавшись на семейном производстве, счел за благо вернуться в Португалию, где пил дешевое вино, волочился за девушками и с отвращением рассказывал о жизни в Канаде. Иван Федорович занял у пресса его место.
Кривулин жил в еврейском районе и эта жизнь угнетала его. На улицах не было прохожих, в девять часов вечера район вымирал так, что можно было снимать фантастический фильм о покинутом людьми городе. Евреи жили вместе, но, похоже, получали удовольствие от того, что друг друга не видят. Не слышно было человеческой речи, за хлебом надо было идти три километра, ни театров, ни кино, ни молодежи на улицах.
Он снимал комнату у Льва. Лев приехал из Львова восемь лет назад. Вскоре развелся и теперь жил один, сдавал спальню в двухспальной квартире и два раза в году уезжал за границу отдыхать. Вечерами Лев сидел на кухне и в полной тишине пил чай. Радио он не слушал, телевизор не включал, но иногда читал русские газеты. Однажды он принес две бутылки пива, молча угостил Ивана Федоровича и лег спать.
Через неделю Иван Федорович узнал, что у Льва был день рождения и тогда они отмечали его сорокалетие. От всего этого голова у него немного кружилась, и в ней была какая-то гулкая пустота и легкость, как после землетрясения.
На работе он как-то попытался поговорить с Андреушем о производстве, о рентабельности и о том, почему он, хозяин, целые дни торчит в цеху и держит там с утра до ночи семью. По его представлениям хозяин не должен был так работать. Зачем бизнес, если бизнесмен вкалывает как простой работяга? Где научная организация труда? В Ленинграде он имел свой кабинет, его зам имел кабинет, начальник цеха имел кабинет, сменный мастер имел кабинет… Никто никогда не лез к станкам. Зачем? Каждый знал свое дело. Четыре недели оплаченного отпуска в заводском санатории в Дагомысе, профилакторий, сауна, пионерский лагерь. Иметь свой завод, чтобы так упираться?
Андреуш внимательно выслушал его, что-то сказал сыну, сын кивнул. На следующий день Ивану Федоровичу прибавили доллар в час, о чем сообщила Мария. Платили и так неплохо – за месяц он зарабатывал больше, чем за полгода заработал бы на “ЛЕНТЯЖМАШЕ”. Он иногда звонил своему заместителю, и тот рассказывал, что в цеху, выпускавшем глубинные бомбы, наладили выпуск мопедов, но жить трудно и бедность накладывает на все печальную тень.
Иван Федорович скучал, душа его томилась, он не понимал этих людей, для которых вся жизнь сводилась к однообразному “дом – работа, дом – работа”. Он звонил жене, говорил какая тусклая жизнь, но она подозревала его и ревновала. Она думала, что он это специально и наверняка кого-то уже себе завел – какую-нибудь канадочку и теперь крутит там шуры-муры.
А он сидел вечерами один и думал: “на черта он нужен этот капитализм, если даже сам капиталист вламывает, как простой работяга, да еще запряг жену и детей?”. От этих мыслей становилось тоскливо: раскурочили нормально работавшую систему, где никто особенно не упирался и получили взамен потогонку. Даже если платят больше, разве это жизнь?
Сначала сделали революцию, чтобы так не пахать, потом контрреволюцию, чтобы все поиметь… все от зависти. Ездили в Болгарию, привозили кофточки, ездили в Чехословакию, привозили хрусталь. У кого-то был немецкий фотоаппарат, у кого японская система или импортные моющиеся обои и решили жить – как там, а работать – как здесь. Что из этого вышло – ежу понятно. Те, кто сумел уехать, делают импортные товары. Всего завались, особенно корзин для мусора. В воскресенье он весь день что-то подсчитывал, в понедельник в обеденный перерыв подошел к Андреушу и предложил заменить шкив на прессе. Уменьшив диаметр верхнего шкива, объяснил он и показал расчеты, можно заставить пресс работать процентов на тридцать быстрее. Андреас молча жевал хлеб с котлетой, потом убрал пустую пластиковую коробку в стол и сказал, что не надо уменьшать диаметр.
– Мы сможем увеличить выход готовой продукции! Будем делать на тридцать процентов больше корзин! – волнуясь, пытался объяснить ему Иван Федорович.
– Нам никто не заказывал больше, – сказал Андреуш.
– Так давай выполним месячную норму за три недели, и ты сможешь на неделю уехать в отпуск, к морю!
– Я родился у моря, – сказал Андреуш. – Десять лет мы копили деньги, чтобы уехать. Я не хочу обратно.
Вечером Иван Федорович спросил у Льва, что это за люди здесь живут? В голове не укладывается. Лев подумал и сказал:
– Это такой менталитет.
– Да что же это за менталитет такой?! – – вскричал Иван Федорович. – Разве можно так жить?! Это ведь не жизнь! На двадцать пять лет влезть в долги, купить дом и потом всю жизнь вкалывать, чтобы расплатиться! У нас, в Ленинграде, люди ходят в театры, общаются, ездят на природу…
– Да здесь тоже, в общем, ходят, конечно… – сказал Лев. – Но после работы ни в какой особенно театр не тянет. Какой театр? У нас во Львове тоже был оперный театр. Они до сих пор, наверно, поют. Он хрипло пропел : “Люди гибнут за металл!”
Потом сказал:
– Завтра вставать, – зевнул и ушел в спальню.