Медвежья болезнь

Сидели мужики в плавнях, ждали уток или гусей. Тихо вели разговоры, ружья держали под рукой. В камышах устроили засидку, нарубили камышей, сделали на жердях навес, повесили камуфляжную сетку, развели маленький костерок от комаров, заодно на нем супец сварили из консервов, чай вскипятили, приняли по маленькой, ждут.
Час проходит, другой, жара, комары, уток нет.
Михеич взял с собой собаку, чтобы из воды уток таскать. Собака немолодая, посмотрела что и как и легла в сторонке спать.
Кольчугин хотел ей копченой колбасы дать, Михеич запретил. Мол, она и так обленилась, а после колбасы ее в воду вообще не загонишь.
Собака посмотрела на него, закрыла голову лапами и тяжело вздохнула.
– У тебя, Михеич, та же “тулка”? – спросил Дранников.
– Она у меня уже писят лет, – сказал Михеич. – Стреляет и стреляет. Дело разве от ружжа зависит? Другой купит себе дорохое ружжо, а стрелять или не может, или время нет. Разве это охотник? Мой дед на медведя с рогатиной ходил. Вопче ружжо в руки не брал, гребовал. Говорил: от него вонь, гром и зряшная трата припасу. Раз он ехал на санях, с гумна, прихватил с собой цеп. А у нас тогда были волки. Вот за ним стая увязалась. Дело к ночи было, темно. Лошадь старая, убежать от них никак неможно. Деда возжи отпустил, валенком придавил, назад повернулся и самому первому волку цепом по башке… тот в снег брык и готов. Шутка ли! Тут второй на деда хотел прыгнуть, а он уже вилы в руке держал. Ну и принял его на вилы. Волчара матерый, воет, хрипит, извивается, а дед черенок в сани упер и поднял его. Волки видят такое дело и ходу в лес. Дед потом старшему сыну, дяде моему, из шкуры шубу сшил. У него ее в техникуме украли.
– Да, были мужики, что говорить, – вздохнул Темников. – Мой отец всю войну прошел до Праги, Днепр форсировал. Он рассказывал, у них в полку снайпер был, Николаев, Николай Степанович, не то он ханси, не то манси, так он из трехлинейки кучу немцев положил. Бил точно в глаз. У него бойцы спрашивают: “Ты, Николай Степанович, чего всегда в глаз бьешь? ” А он трубочку свою покуривает и не отвечает. Однажды майор смершевец к нему пристал – скажи да скажи. Николай Степанович подумал-подумал и говорит:
– Моя охотника. Моя мала-мала белка тайга бил, куница бил, соболя бил. Нада однака в глаз – стоба скурку не испортить. Или на фактория скурку не принимал, деньга не давал, однака.
Словом, привычка великое дело. Вот я, например, купил себе в 93-м “Зауэр три кольца”, и вот он, красавец, всегда со мной. Так мне другое ружье даром не надо. Я именно его хотел. Хотя мог взять и “ремингтон”, и “стоегер ИГА”, да и наши сейчас делают так, что их даже в Америке покупают. У меня, у отца, “Зауэр” трофейный был, и мне такой же всегда хотелось – с темным ореховым прикладом. А тут подвернулся – сразу взял. Надо палатку ставить. На зорьке, может быть, полетят.
– Михеич, скажи, – обратился к старику молчавший до того Алексеев, бывший милиционер. Он приехал в камуфляже, на мотоцикле “К-750” с коляской. – Это правда, что если медведя неожиданно напугать, то у него от страха понос начинается и он от разрыва сердца умирает? Мне говорили, якобы такая “медвежья болезнь” бывает. Так это или брехня?
– Врать не буду, точно не знаю, – сказал Михеич. – Я тоже не раз про это слышал. Но конкретно не скажу. Зря ведь говорить не будут. Может, и правда. Хотя, кто знает. Дед мой ни разу про это не говорил. Однажды рогатина сломалась, и медведь бросился на него, хотел задрать. Но дед совладал – голыми руками его задавил. Могучий мужик был. Березу на делянке за комель поднимал, а другой конец три человека поднять не могли. До 98 дожил и ни разу не болел. А как бабушка ушла, через месяц умер.
Темников налил в кружку горячего чая, бросил три куска рафинада и сказал:
– Это же как надо напугать медведя, чтобы он от страха умер? То есть, специально подкрасться и… и что? Заорать: хенде хох? А если он не испугается? От него ведь не убежишь! Он лошадь догоняет.
– Да, бегают они быстро, – согласился Михеич. – Здесь их почти нет, а вот под Тамбовом сейчас и волки, и медведи – сколько хошь. Свояк приезжал оттуда, рассказывал.
– Я сам с Мордовии, – сказал Алексеев, – у нас их полно. Наши, бурые, русские. К нам в деревню заходят, людей совсем уже не боятся. Здоровые – что твой конь. Башка большая, лапы – во! В лесу такого встретишь, сам испугаешься. Но мы их не трогаем, и они нас. Не охотятся у нас на них.
– У вас там лагерей тьма тьмущая, – сказал Темников. – Зона на зоне. Я там служил. У нас случай был в 74-м – убежали четыре угловника, убили топором бригадира, двух солдат – те совсем мальчишки были. А эти матерые, у каждого не первая ходка. Им точно вышка светила, если поймают. С Саранска на другой день приехала проверка: высокие милицейские чины, прокурор. Нагнали солдат, искать, лес прочесывать… Да где там! Леса непроходимые, дремучие леса. Ели в два обхвата, высотой с девятиэтажку если не выше. Тайга. Искали даже с собаками, никого не нашли, бесполезно.
Через два дня солдаты погрузились на “Уралы” и уехали, а прокурорский остался. Ходил с планшеткой, что-то записывал.
Кум был мрачнее тучи, на зоне траур.
На третий день прокурор решил лично осмотреть место преступления, хотя до него там уже побывала следственная бригада – следаки из республиканского МВД и из местного УГРО.
Все схемы составлены, вещдоки приобщены к делу, все сфотографировано со всех сторон. Но прокурорский оказался дотошный и решил все установить лично.
Дали ему двух служивых с “калашами”, и отправились они на делянку, где все произошло. Сначала ехали минут сорок на УАЗике, потом надо было еще топать с час до места. Выехали с утра, погода была хорошая, солнечная, а к полудню стали набегать тучи, в лесу сразу потемнело. Со мной отправили младшего сержанта Лыкова. Он прокурору и говорит:
– Вот… здесь они напали на бригадира, тюкнули его по голове топором, вот тут он упал… Потом они подошли к рядовым срочной службы Михееву и Федотову, опять тот же номер – топором по черепу, взяли автоматы и ушли по этой просеке.
Зэки валили лес, никто ничего не видел и не слышал. Пошли искать бригадира, а там – три трупа… картина маслом. Долго не мучались – черепа им раскроили капитально. Топор был острейший, наведенный. Видите, на земле пятна – это кровь.
Проокурор приготовился все это записывать: сел на пенек, снял и положил на колено фуражку, вытер платком лысину, открыл планшет…
В это время сверху летит шишка и попадает ему точно по темечку. Он, без слов – кувырк с пня и… готов.
Если бы я рядом не стоял – в жизни бы не поверил. Мужик прошел и Крым, и Рым, а тут белка уронила шишку – и все. Конечно, прокурор – это не медведь, но факт остается фактом. Для меня он тогда был даже больше, чем медведь. Кто я был такой? Да никто – мальчишка, салага.
Все задумались.
– Вот и Советский Союз, – сказал Михеич. – Какая огромная, мощная была страна.
– Весь мир нас боялся, – вставил Дранников.
– И вот… раз – и все, – печально закончил Михеич, – сбережения, может, и не большие, но все равно жалко.
– Ничего, – поиграв желваками сказал Алексеев. – Мы все еще самая большая и сильная в мире держава. Все еще будет! И двуглавый орел еще…
– Орел этот царский, – вздохнул Михеич. – Символ России – медведь.
– Ты это к чему, дед? – приподнялся на локте и холодно взглянул на него Кольчугин.
Все повернулись и внимательно посмотрели на Михеича.