Сергей Голиков с детства не был белоручкой. Отец его, капитан артиллерии в запасе, Валентин Макарович все мог, все умел. После войны вернулся – жить было негде. Немцы деревню сожгли, одни трубы остались. Выкопал землянку, вспахал огород, из березового корня сделал соху, теща с женой впряглись в веревочные постромки и так вспахали. Благодаря этому огороду и выжили. Потом работал на МТС, дом построил, купил старый мотоцикл ИЖ-49, починил, приспособил к нему коляску и возил с болота сено для коровы. Появилось молоко, дети подрастали, не зная голода. Сережка помогал отцу провести воду из колодца в дом, сделали бойлер из чугунной батареи: вставили в печь заместо колосников и – пожалуйста, вот вам горячая вода, вот кран – все, как в городе. В доме, единственный на всю деревню, был сортир с унитазом, тепличка, где зимой росли огурцы, помидоры и укроп.
У отца был самодельный токарный станок и вечерами он в сараюшке что-то точил, глядя сквозь круглые очки на зажатую в передней бабке железяку и напевал:
Жил отважный капитан.
Он объездил много стран
Пересек не раз он море-океан
Раз пятнадцать он тонул,
Пропадал среди акул
Но ни разу даже глазом не моргнул…
Односельчане ходили к нему с просьбами, если надо было что-то починить: “Ты это, Макарыч, погляди… Чего-то не фурычит…” Это мог быть аккордеон или велосипед, швейная машина, патефон, затупившаяся пила, самовар или допотопный сепаратор. Он всегда отвечал:
– Ну что с вами делать? Ладно, поставь у двери, потом посмотрю.
Никому не отказывал, всегда все делал, и все у него получалось.
Как-то соседская телка упала в овраг, сломала ногу. Резать ее было жалко, дети плакали, кричали, да и хозяева привязались к ней, дали кличку. А известно, если имя есть, то убить особенно тяжело. Невозможно. Соседка, Нина Алешкина, прибежала к отцу:
– Слышь, Макарыч, ты все можешь, спаси мне телку.
– Да как же я тебе ее спасу? Сходи к ветврачу на ферму, может он…
– Да ничего он не может, Мишка уже ходил – он пьяный, не соображает ничего. Какая от него помощь? Давай, Валя, придумай что-нибудь. На тебя одна надежа.
– А где телка-то?
– В хлеву лежит. Веришь ли – настоящими слезами плачет. На морде темные ручьи от слез. От боли или смерть чует – не могу как жалко. Дети просто сами не свои. Давай, Валентин, вставай. Я тебя отблагодарю.
– Да не надо мне ничего! Тоже выдумала… Отблагодарит она! Иди, показывай свою больную.
Сережка увязался за отцом.
В сарайке на соломе лежала рыжая телка с белой звездочкой. Хозяин высоко держал керосиновую лампу, притихнув, стояли дети.
– Да, открытый перелом… – Сказал отец. – Под ноги смотреть надо. Эх, молодежь…
Телка прикрыла глаза с длинным ресницами, из под них выкатилась крупная слеза.
– Прямо как киноартистка. Ресницы-то какие, – сказал отец.
Заплаканные, притихшие Алешкинcкие дети смотрели на него.
Он осторожно вправил кость, залил рану самогоном, обернул чистой холстинкой и туго прибинтовал к лубку. Телка подняла голову, посмотрела на него и отвернулась. Но лежала тихо, не шевелясь, несмотря на боль.
– Все понимает, – сказала Нина.
Она принесла лоскутное одеяло, держала в руках. Потом наклонилась, укрыла ее.
Телка глубоко вздохнула, соломинки отлетели от влажного носа и это вдруг отчего-то показалось смешно.
– Постельный режим, – сказал Валентин и улыбнулся. – Не бегать, не скакать, сидеть дома. До свадьбы заживет.
Все облегченно вздохнули, заулыбались…
Потом пошли в избу, Михаил сказал:
– Давай, хозяйка, мечи на стол, что Бог послал.
Долго сидели, разговаривали. Дети то и дело бегали в сарай проведать телку, приходили, рассказывали, что спит, дышит ровно, глубоко.
– А ведь все понимает! – cказал Михаил. – Тварь бессловесная, а все понимает… Верка-то как испужалась, просто вся тряслась. Ну ты, Валентин на все руки мастак. Ловко так ей забинтовал – лучше любого фельдшера. Ай учился где этому?
– Да нет, конечно. На фронте, это правда, всему научишься. Не захочешь, а научишься. Война всему научит…
Он надолго замолчал.
Прошли годы. Сергей Валентинович Голиков стал взрослым человеком. Сумел закончить институт, работал по специальности. Он тоже все умел, был скромным, веселым, ловким и толковым человеком. Отца и мать давно схоронил, проводил сына в армию. Жили в райцентре, в двухкомнатной квартире. Сына назвал Валентином – в честь отца. Сын рос добрым, трогательно круглоголовым и с открытым наивным взглядом. Был любознателен, быстро все схватывал. Тоже любил мастерить, вечно что-то клеил, строгал. И тоже научился напевать:
– Жил отважный капитан…
Незаметно подошло время идти в армию. Собрались проводить друзья, Наталья, с которой он дружил еще со школы, пришла, и они о чем-то долго шептались на балконе.
Стали жить от письма к письму. Последнее время Голиков все больше молчит, внимательно слушает новости.
Деревню их давно затопили – одни трубы остались. Построили рукотворное море. Зарплату не платят по полгода. Они с Леной вскопали у железной дороги несколько соток, огородили чем попало и по очереди охраняют. Тем и живут.
Однажды он увидел, как мимо прошла колонна коротко стриженных парней в черных рубашках со свастиками и долго смотрел им вслед.
Сын написал из армии: “Приеду, все расскажу”. И потом писем долго не было. Они перестали спать по ночам. Лежали и молчали. В газетах писали про дедовщину, про тысячи убитых парней – вчерашних школьников. Про тюремные нравы, издевательства, голод… Он перестал читать газеты.
Но, главное, он заметил, что изменились люди, изменились человеческие типы, изменились лица.
Вспоминая отца, он думал, что, бывает, капитан первым покинет корабль, и дальше плывут крысы.
