Атаманов! На КПП тебя какая-то старуха спрашивает. Стой! Без сигарет не возвращайся – понял?
“Старуха… спрашивает… – думал Атаманов, спускаясь на первый этаж и направляясь к двери. – Что за старуха… Откуда она взялась?”
– Куда это ты собрался? – спросил дневальный.
– На КПП Щербак послал. Там кто-то меня спрашивает.
– Принесешь сигареты.
“И этот туда же. В учебке вместе были, а корчит из себя деда… – подумал Атаманов. – А не принесешь – ночью, суки, устроят гестапо”.
Он бегом направился к гаражу, хлопая сапогами по лужам и думая только о том, чтобы на пустыре между складом и столовой не попасться никому на глаза.
Серый день; мелкий, почти незаметный дождик неслышно падает на влажный песок, тихо струится по окнам, бесшумно стекает по лицу гипсового бюста полковника Сурена Казаряна.
Начало темнеть. Аллея, мимо мокрые кусты, стенды, там, в конце аллеи, яркая желтая лампочка КПП. Выпросить денег на сигареты… Откуда принесло эту старуху, что ей надо…
– Стой!
– Щербак сказал здесь меня кто-то спрашивает.
– Ты Атаманов?
– Я.
– Мать что ли?
– У меня нет матери. Где она?
– В дежурке. Закурить есть?
– Откуда…
– Стой. Сигареты принесла – дашь нам с Мишкой пачку на двоих, забыла – пусть сходит в “Кантинку” и принесет. Понял?
В дежурке было полутемно. В углу на лавке сидела худая пожилая женщина. Когда Атаманов вошел, она с трудом поднялась:
– Вы Алеша?
– Да… А вы кто? Я вас вроде не знаю…
– Я Колина мама… Коли Новосельцева…
– А…
Он отвел глаза и несколько секунд стоял ссутулившись, потом отодвинул стул, сел, вытянув перед собой кисти загрубевших рук.
– Я вам тут привезла… – сказала она. – Служба-службой, а иногда надо… Здесь колбаса сухая, сахар, печенье. Сигареты – три пачки. Коля мне говорил, что вы сдружились, и еще один наш мальчик, из Пскова…
– Извеков Дима.
– Да… А он как?
– Нормально.
– Алеша, к вам из дому кто приезжает?
– У меня сестра только. Она с ребенком сидит.
– Пишет она вам?
– Пишет.
– Лешенька, вы меня простите, что я вас беспокою… Я понимаю, вам трудно обо этом говорить. Но мне важно знать все, все подробности. Скажите мне, как это случилось? Вы же его друг, вы должны знать. Я хочу это знать не потому, чтобы обвинить кого-то. Он ведь у меня один, мой Коленька. Мне все важно знать про него, про моего сыночка. Я вас, Алешенька, никогда больше беспокоить не буду и про наш разговор – я вам это обещаю – никому ничего не скажу. Он у меня такой всегда веселый был, радостный. Всегда всем помогал. Служить очень хотел, после армии думал учиться пойти… Он мне про вас так хорошо говорил, говорил, что вы его лучший друг, радовался, что земляка встретил… Ниночка его ждать обещала, писала ему…
Атаманов смотрел на свои красные, с обломанными ногтями руки и не знал, что сказать. Как ей рассказать, что Коля Новосельцев без всякой причины, просто из-за своей детской открытости и незащищенности стал жертвой злобных подонков? Рассказать, как они издевались над ним, как страшно и беспричинно гнали его к последней черте? Подонки сбиваются в банды, кодлы, и жертвой всегда выбирают хорошего человека. И все боятся им перечить, боятся за себя.
Он все слышал. Лежал, накрывшись с головой одеялом и беззвучно плакал от отчаянья и бессилья. А что он мог? Полез бы, его бы тоже… Объяснить, что ночью это клуб садистов, безнаказанно издевающихся над беззащитными людьми, и жаловаться и искать виновных бесполезно? Дело замнут, дембеля разъедутся и будут с ухмылками вспоминать, как они измываясь над ними… А потом… потом они тоже когда-нибудь станут дедами и выместят все на несчастной пацанве, пришедшей служить родине. Или молчать и терпеть, или взять автомат, как Калиниченко из третьей роты, и покрошить всех. Или как Коля….
Атаманов сглотнул слюну и, с трудом подбирая слова, сказал:
– Зря он, конечно, так. Служба – на то она и служба. Всем трудно.
– Но что все-таки случилось-то? Он ведь в письмах писал, что все хорошо. Я, когда в марте у него была, видела, что он очень изменился. Я ведь чувствовала… спрашивала его: “Коля, скажи мне, если нужно, я могу с командиром поговорить. Можно ведь решить, если есть какие проблемы…” Он мне ничего не сказал. Как из военкомата пришли – отец наш сразу слег, не встает. Ведь дня не проходило, чтобы он о сыне не вспоминал. Письма его перечитывал, фотографию, где он у знамени, на столе держал. Алешенька, скажите… Вы же его близкий товарищ, вы должны знать.
Открылась дверь, в комнату ударил желтый свет, на пороге возник силуэт солдата:
– Ну, чего?
Атаманов встрепенулся:
– Можно у вас сигарет попросить?
– Бери, Алешенька, бери, здесь все тебе.
Он вынул пачку сигарет и протянул дежурному. Дверь закрылась.
День угас, комната погрузилась в темноту.
Ну, мне надо идти… – сказал Атаманов. – Вы извините.
– Может сестре что-нибудь передать?
– Передайте, что все нормально, – сказал Атаманов.
– Не надо ли чего?
– Им там самим надо. Она не работает, он один сейчас…
Атаманов поднялся.
– Мне Коленька каждую ночь снится… – сказала она. Атаманов остановился на пороге. – Он мне говорит: “Ты, мама, не печалься, мне тут хорошо”.
Атаманов кивнул и шагнул в ночь.
Чтобы проскользнуть незаметно, он решил идти к казарме мимо ремонтных мастерских, вдоль забора. От луны на мокрый песок ложились глубокие тени. Над забором в два ряда была натянута колючая проволока. Забор был высоким. Если бы Атаманов решил бежать, он мог бы перелезть через него. Но бежать было некуда.
