Дождались

В полном соответствии с нашими понятиями о смене сезонов, лето “две тысячи тринадцать” явилось на американскую землю. Произошло это знаменательное событие, “не как у всех нормальных людей”, но значительно раньше – сразу же по окончании мая. Что ж, не будем убеждать недоумевающих соседей в собственной правоте. Стоит ли лезть со своим уставом в пусть и гостеприимный, но чужой, монастырь. У нас свое Лето.
Что же касается здешнего, то оно еще и не думало наступать. Здешнее лето начнется утром двадцать второго июня полусонным душем, гигантским картонным стаканом сомнительного кофе, бензиновым маревом над забитым хайвеем и не заметившими смены времени года, затурканными сослуживцами.
…Наше приходило иначе. Оно являлось в отблесках теплых лучей на пыльных трамвайных окнах, в щебете тощих городских птах, в суете очнувшихся от спячки насекомых. То Лето, теперь немного выцветшее, но навсегда вклеенное в фотоальбом моей памяти, наступало на треть века и на двадцать один день раньше грядущего американского. Та благодатная пора сыпалась манной небесной на стриженые макушки и на белые воротнички долгожданной трелью последнего звонка. Вручную, на глазок, техничкой бабой Клавой включаемый зуммер авторитетнее всех вместе взятых обсерваторий мира провозглашал окончание года. Самого длинного – учебного.
Лето! Мы катились в него расхристанной гурьбой, зашвыривая ненавистные ранцы в расцветший всякой всячиной школьный двор. Мы совали в набитые всякой всячиной карманы пионерские галстуки и, наскоро прицеливаясь, брызгали друг в друга фиолетовыми чернилами “наливных” авторучек. Усатая завуч Мария Кондратьевна, еще утром казавшаяся грозным флагманом китобойного флота, теперь проплывала мимо нашей резвящейся дельфиньей стаи ко всему безразличным сухогрузом. По самые борта осев под тяжестью свертков из школьной столовой, сытая Мария Кондратьевна отбывала в дачную гавань летней приписки. Отныне и во веки веков, аж до бесконечно далекого сентября, мы не будем во власти грозного завуча. Мы станем вассалами Лета, на долгие девяносто два дня мы превратимся в его полудиких наемников. Мы примемся служить Лету верой и правдой, невзирая на сбитые велосипедными педалями щиколотки, на сожженные июльским солнцем носы, на ободранные дворовым футболом коленки, на… – ах ты боже мой – сердца, в клочья изорванные пионерлагерными любовями.
В ночь с двадцать первого на двадцать второе июня наступит “настоящее” лето, и в тот же день теплое Солнце уступит небесную власть холодной Луне. Нравится нам это или нет, но дни будут становиться короче, а ночи длиннее. Ну а потом, недельки через полторы, в самый казалось бы разгар пляжного сезона, исчезнут с полок супермаркетов пляжные шлепанцы. Крысами пляжные шлепанцы покинут тонущий фрегат любимого мною времени года. Затем, дней от силы через десять, зажурчат пробоинами в бортах неизбежные “бек-ту-скул” сейлы.
…Новые учебники завозили в конце июля. Летний школьный коридор – гулкий и безлюдный и от этого еще более зловещий, чем обычно. Он холоден и мрачен, он – словно пищевод крепко спящего дракона. Дабы подбодрить самого себя, нарочито громко шлепаю по испачканному белилами паркету. На “майские” купленные, но уже тесные сандали, тренькают незастегнутыми пряжками, словно шпорами. Я – витязь-лилипут, осмелившийся на безрассудную прогулку в лабиринте чудо-юдиного кишечника. Школьный коридор пахнет ремонтом: дракон, залечивая раны, готовится к грядущим битвам. Я же, в отличие от него, не готовлюсь. Сетчатая авоська с новенькими учебниками для “крайне трудного и неоценимо ответственного” седьмого класса, непочтительно сунута в “диван-пианино”.
Пройдет немало лет, судьба-злодейка выдрессирует нас большую часть драгоценного лета тратить на техобслуживание саней. Досуг романтических свиданий – на обдумывание условий брачного контракта. Пятьдесят процентов выигрыша в лотерею – на симпатичный участок в трех шагах от престижной аллеи. Незатейливый рассказик о начале жизни – на мрачные рассуждения о неминуемом конце.
…Бред какой-то, скажет читатель, и, как всегда, окажется прав. Ведь в соответствии с местными понятиями о временах года, лето “две тысячи тринадцать” еще и не думало наступать. Еще долго будет дрыхнуть дракон. И в бензиновом мареве над забитым хайвеем еще долго не умолкнет зуммер бабыклавиного звонка.