Нет, это горят не хаты –
То юность моя в огне…
Юлия Друнина
Моя юность была счастливой, благополучной, наполненной упорной учебой, смехом и любовью близких. Моя юность, как, впрочем, и юность моих сверстников, была мирной. Наши отцы были живы, так как к нашему великому счастью «не доросли» до войны. А бабушки и дедушки, пережившие военное лихолетье, рассказывали о подвигах своих родных и любимых торжественно, как балладу, оду о героизме – любая рана за 15-20 лет затянется, разве что будет ныть частенько.
Помню, как моя бабушка иногда сажала меня рядом, и мы перечитывали с ней ветхие желтые странички – письма с фронта. Письма от трех ее погибших сыновей, старших братьев моего отца. Они ушли один за другим в первый же год войны и остались в ее памяти навсегда шалунами, драчунами и задирами. А для меня, малолетки, мои неведомые, погибшие на поле брани дядья казались былинными героями, ценой своих жизней одолевшими коварного врага. Я никогда не забуду то трепетное волнение, игру детской фантазии, в которую погружалась моя юная душа, благоговение перед столь великим подвигом и столь всеобъемлющим горем.
Думаю, именно благодаря им, бабушкам и дедушкам, а не советской школе и Урокам памяти «Никто не забыт и ничто не забыто», мое поколение, разбросанное сегодня по всему миру и уже имеющее своих внуков, бережно хранит в памяти эту дату – 9 мая 1945 года.
А как же другие, последующие, поколения? Будут ли помнить они об этом дне – победном финале величайшей трагедии, когда в кровавую мясорубку были втянуты миллионы и миллионы погибших?
Участников тех героических дней осталось, увы, не так много. Именно поэтому их воспоминания так дороги нам. Возможно, благодаря их незатейливым рассказам о подвигах, лишениях, победах и поражениях, пятилетний малыш или 13-летний подросток ненадолго отложит в сторону свой навороченный гаджет и прислушается, и задумается, и сделает образцом для подражания не Бердмена или Спайдермена, а простого солдата, прошагавшего на своих двоих от белорусской деревеньки до самого Берлина, защищавшего свою Родину с автоматом в руках, или летчика, сбившего десяток вражеских самолетов, или их собственного пра-пра-пра…, сложившего голову на полях жестоких сражений.
– Я родилась в Сибири, в городе Прокопьевске Кемеровской области в очень большой семье. После папиной смерти нас, семерых детей, мама, безграмотная женщина, растила одна. Когда началась война, мне было 17 лет. Четверых старших братьев сразу мобилизовали на фронт. Остались мы, три сестры, я – средняя. Надо сказать, что я была очень активным подростком, участвовала в различных мероприятиях, много занималась спортом. После семи классов ни с кем не посоветовалась и поступила в 2-х годичную школу медсестер. После ее окончания меня направили работать в ясельки. А тут – война. Я маме и говорю: «Хочу, как братья, быть в рядах защитников Родины». А она мне: «Сиди уж, защитница, детей нянчи!». Я не послушалась и пошла в военкомат. Там на меня посмотрели – а я щупленькая была, хоть и спортсменка, – усмехнулись и отправили назад: «Иди, девочка, домой. Твое время еще не пришло».
И вдруг в 1942 году у нас в городе формируется Сибирская Сталинская добровольческая армия. Я опять в военкомат – мне-то уже 18 исполнилось. Они меня вспомнили и говорят: «Ну, вот и твоя очередь настала». Зачислили меня санитаркой в 22-ю Добровольческую дивизию, 67-ой стрелковый полк, первый батальон, третья рота. Прихожу домой веселая такая, будто на праздник пригласили, а мама с сестрами в слезы… Только я им сказала: «Не плачьте, мы с победой вернемся! Мое сердце меня на фронт зовет, туда, где братья».
Наша дивизия в бой пошла из Подмосковья в направлении Смоленска. Там шли жестокие бои, были большие потери. Немец рвался к Москве.
– Вы помните свои первые ощущения?
– Это невозможно забыть. Когда прибыли к месту назначения, получили обмундирование: гимнастерку, сапоги до колен, юбку (ее потом на брюки заменили), шинель, санитарную сумку с перевязочным материалом и карабин.
– А стрелять-то вас научили?
– А как же! Почти сразу дивизия в бой пошла, и я с ними. Страшно было! Перед началом сражения я перекрестилась и про себя говорю: «Боже, если ты есть, сразу убей меня, только не оставляй калекой!». Так перед каждым боем и молилась.
– Сколько санитарок было на вашем участке?
– У нас был санитарный взвод – это 40 человек, три отделения. Меня поставили старшей, так как я закончила медицинскую школу, дали звание сержанта. В первый бой шла с закрытыми глазами. Самолеты бомбят, артиллерия грохочет, мины взлетают… И бойцы наши, совсем юные сибиряки, падают, как подкошенные… А наша задача в этом аду была – видишь, боец упал, подползаешь, смотришь – живой ли. Если живой, перевязываешь, чтобы кровь как-то остановить, затаскиваешь на шинель и тянешь ползком в укрытие, в ямку какую-то из-под снаряда или освободившийся окоп. А дальше их медсанбат подбирает и отправляет в полевой госпиталь. Так, с боями, мы дошли почти до Смоленска.
– Там вы и получили ранение?
– Да. Это был очень тяжелый бой. Помню, недалеко от меня разорвался снаряд. Я увидела упавшего бойца, подползла, он, бедный, стонет… Я перетянула рану, уложила на шинель и стала оттаскивать. А тут еще один снаряд разорвался прямо рядом с нами. Я на парнишку упала, закрыла его собой – нас обоих взрывной волной как подбросит! Удар был очень сильный, и я потеряла сознание. А девочки-санитарки увидели, что я не встаю, подползли двое, смотрят – я, вроде, живая, а солдатик убитый – видно, осколком его зацепило. Стали меня трясти, спрашивать: «Саша, Саша, куда тебя ранило?». А я головой трясу, ничего не слышу, вижу плохо, все расплывается. Очень сильная была контузия. Отвезли меня в медсанбат, а потом и домой отправили в бессрочный отпуск для лечения. Так на войне я и побыла-то всего полтора годика. Лечилась я долго, мучительно приходила в себя, но на фронт меня больше не взяли.
– Как сложилась ваша жизнь после войны?
– Когда здоровье восстановилось, я поступила в институт физического воспитания. В 1946 году встретила своего друга детства, мы до войны соседями были. Он увидел меня на улице, сразу узнал: «Шура, почему ты в военной форме?». А я, и правда, в шинели была да сапогах – одеть-то было нечего. Сам он во время войны работал в тылу на военном заводе инженером. Стали вспоминать: что, да как, да где? Вскоре поженились и прожили вместе 46 лет!
– А в Канаде как вы оказались?
– Сюда меня дочка вызвала. Когда мой дорогой муж ушел из жизни – он был старше меня намного – я была в жуткой депрессии. К тому же, сказались последствия контузии. Два года я ни с кем не разговаривала, никого не узнавала и только плакала. Жила я с сестрой, дочка к тому времени уже переехала с семьей в Канаду. Сестра ей написала, что со мной неладное что-то происходит. И дочка сразу стала оформлять документы, чтобы нас сюда забрать. В Канаде меня постепенно поставили на ноги, хоть и заняло это почти десять лет. Семья у меня очень хорошая: дочка и зять, два внука. Они меня, можно сказать, выходили. Вот так я здесь и живу с 1979 года. Стараюсь вести активный образ жизни, много гуляю, общаюсь с друзьями, меня часто приглашают на различные встречи для фронтовиков.
– Как вы планируете встретить 70-летие Победы?
– Этот день для меня и моих товарищей-фронтовиков – особенный. Даже трудно поверить, что прошло столько лет с тех пор, когда мы, юные и счастливые, праздновали его впервые в 1945 году. А, кроме того, особенность этого юбилея для меня заключается в том, что недавно мне вручили путевку в Москву, на Парад Победы на Красной площади. Мой старший внук будет сопровождать меня. Так что сейчас мы немного волнуемся и готовимся к этой поездке.
– Александра, я знаю, что вы недавно отметили свой 93-ий день рождения. Я вас поздравляю и желаю еще многих и многих лет интересной и насыщенной событиями жизни!
Беседу вела
Лариса Вельговольская
