Семен Ильич, задумчиво глядя за окно, пил чай. Он недавно встал, побрился и надел свежую рубашку. Предстоял тихий спокойный день. После двух должна была прийти женщина убирать. Без Лии квартира была пустой. Смысл был утерян, и жизнь шла по вертикали вниз. Он называл ее Ласточка – с первого дня и все сорок лет, что они прожили вместе. Он все это время был у нее в больнице, и, когда она уже не приходила в сознание, держал ее исхудавшую, похожую на птичью лапку руку и тихо говорил:
– Ласточка, я здесь, с тобой. Ласточка… Мы будем вместе…
Он был уверен, что она его слышит.
Зазвонил телефон.
– Я слушаю.
– Па, это я.
– Здравствуй, сыночка.
– Па, я хотел к тебе сегодня подъехать. Где-то после четырех.
– Хорошо, сыночка. Ты будешь один или с детьми? Я тогда пойду куплю что-нибудь для них.
– Один. Я с работы. Ну, пока. Увидимся.
– До встречи. Я буду ждать.
Было без пятнадцати одиннадцать. В последнее время он пристрастился к карамели. Он недавно прочел, что сахар особенно вреден пожилым людям – новейшие исследования подтвердили это. Он улыбнулся и взял еще одну карамельку. Из окна восьмого этажа открывался чудесный вид на парк. Несмотря на жару, в квартире было прохладно. Он даже не включал кондиционер. На балконе стояли белые пластиковые стулья, висели вазоны с цветами. Цветы эти – яркие и красивые – почти не имели запаха. На столе стояла ваза с фруктами. Странно, но фрукты и овощи здесь тоже не пахли. Он наблюдал за ласточками. Может быть, это стрижи? Он заметил, что животные и даже птицы почти не издают звуков. Не лают собаки, никакой суматохи, суеты, птичьего гама – обычного спутника полной веселья и печали короткой и безалаберной жизни. Особенно удивляло, что животные и птицы смотрят совсем другими глазами – внимательно и отчужденно. В их взглядах читалась независимость и прямолинейная сосредоточенность, с которой они хлопотали, устраиваясь в этой жизни. Он подумал, что природное чувство собственного достоинства возможно только при полной свободе. Это защитная реакция. А свобода – это когда никому ни до кого нет дела. В России ласточки, устроившие себе гнездо под крышей его деревенского дома, имели вид какой-то более наивный и несчастный. И воробьи были другие – более бедные, что ли, безалаберные. Шумели, дрались, купались в пыли, смешно плескались в лужах. Здесь воробьи серьезно прыгали по своим делам, но никогда шумной ватагой не взлетали, испугавшись чего-то, и не слетались на хлебные крошки, отнимая их друг у друга. Да и крошек никто не бросал, как, впрочем, никто не ловил их, чтобы привязать к лапке нитку и пустить ковылять, взлетая и падая. Ни сочувствия, ни ненависти. И все как-то устраивались, находили свое воробьиное счастье в размеренной и быстролетящей жизни. Не кричало воронье, в темном небе не летали тучей галки… Зима, лето, осень… Нет весны с проталинами, неожиданными заморозками и неясным волнением в ожидании ухода долгой постылой зимы. Зима и – сразу лето. Смутные надежды, неопределенность, необъяснимая радость вернувшейся жизни – неужели все это когда-то было? Все эти контрасты и полутени, запахи, полунамеки, влюбленности, острая заинтересованность в ком-то, сонные шмели, враги, друзья, роковые обстоятельства, жизнь и смерть и зыбкость бытия – зачем? Цивилизация – это порядок и определенность. Зима кончилась. Лето. Этим летом стояла необычная жара, и газеты писали, что в природе что-то изменилось и такая погода случается крайне редко. Ласточка плохо переносила жару. Лия, Ласточка, хорошо, что она уже там. Он с улыбкой вспоминал ее молодой красавицей и мысленно часто разговаривал с ней. Еще лежал снег. Врачи сделали все, что могли. От старости нет лекарств, сказал врач. Это была правда. Цивилизованные люди всегда говорят правду. Не мог ли он промолчать? Он был похож на енота – серьезный, в очках и сосредоточенный на себе. Семен Ильич был благодарен стране, приютившей их. После стольких лет он оказался не нужен своей родине. С первого дня был на войне, хотел защищать ее до последней капли крови, был готов за нее умереть. После войны работал, получил квартиру. Они с Ласточкой так радовались после стольких лет ожидания… Ожидания… Жиды… Ожидали… Воробьев тоже почему-то называли жидами. Бросят крошку, бросят камень… Как угадать, что в следующий раз? Нападут, защитят, предадут, наградят, украдут, пожалеют, отнимут, посадят, накормят… Любят – не любят, плюнут – поцелуют… Страна-ромашка. Унизительно ждать последний лепесток. Великодушное равнодушие, с которым их пустили сюда доживать, стало счастливым выходом. Он был благодарен, постоянно это подчеркивал. Чем еще он мог заплатить стране, куда приехал стариком? Он понимал, что это не любовь, а культура, акт гуманизма, общественное устройство почти идеального типа. То самое, ради которого в России погубили миллионы людей. Нельзя достичь высоких целей низкими средствами – дорого стоил этот урок. Какое счастье, что Ласточка последние годы смогла прожить спокойно, по-человечески. Когда-то, во время войны, они не пустили сюда бегущих от Гитлера евреев, и те пошли в печи лагерных крематориев. Дым этих печей еще долго будет есть глаза. Он чувствовал себя виноватым перед убитыми, как будто занимал их место. А его место, там, дома, тоже кто-то уже занял, живет в его квартире. Наверно заменил на кухне вечно капающий кран. Он чувствовал себя виноватым перед бездомными мужчинами и женщинами, родившимися в этой стране. Удивительно, что на изучение проблемы тратят миллионы, вместо того, чтобы на эти деньги построить дома. Скоро он освободит и эту квартиру – осталось немного. Он был рад этому. Он будет опять с Ласточкой.
Ночами он вспоминал свою жизнь и не мог понять, был ли он счастлив. Все так переплелось. Неужели нам нужны любовь и ненависть, дружба, предательство, полутона и контрасты и дни в ожидании весны – чтобы чувствовать себя человеком?
Пришел сын. Ему нужно было подписать какие-то бумаги в связи с продажей их деревенского дома, где под крышей много лет назад слепили свое гнездо ласточки.
