“………………………………..” популярная мелодия “История любви”
Служили в банке Он и Она. Служба как служба, с раннего утра и до позднего вечера безжизненный электрический свет, рутинная скука изо дня в день, из месяца в месяц.
Он – серый тюфяк, беспросветный неудачник, вроде бы ещё не старый, но уже с отвислым брюшком. Днями напролет он мечтал о том, о чем мечтать не имел ни малейшего права. С раннего утра и до позднего вечера он пожирал её гибкую спину своими бесцветными глазами. Ползли дни, всё больше отвисало брюхо, и досадные волосы прорастали в неположенных местах. Он пыхтел от тяжкой обиды на самого себя, на безжизненный электрический свет, на проклятую банковскую рутину. Он ёрзал на месте, невероятным усилием воли сдерживая желание, и уж было решался обратиться к ней, но, покрывшись от страха испариной, тут же передумывал. Болван, он даже не догадывался, что день за днём, за месяцем месяц она наблюдала в стекле напротив отражение его тщетных потуг.
Рослая жгучая брюнетка, даже в вынужденной неподвижности красивого тела присутствовали скорость, напор, африканская страсть. Но дни монотонно сменялись днями, годы безжалостно резали лицо морщинами около рта, вокруг иссиня черных глаз. Она чувствовала, как, старея, теряет напор и скорость. Она знала, что ещё совсем немного – и будет безвозвратно поздно. Ни мужа, ни детей, ни своего угла. Ещё совсем чуть-чуть, и проклятые морщины зарежут её окончательно. И уж если счастья не суждено, если не вписана любовь в бездарный сценарий её уходящей молодости, то пусть будет хотя бы ненависть. Пусть в конце концов будет хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь, кроме безжизненного электрического света и опостылевшего дыхания в спину.
Без ураганов, без бешеного кипения страстей, густая южная кровь остывала, словно забытый посетителем кофе в пенопластовом офисном стаканчике у сквозящего окна. За окном осень. В этой, так и не ставшей родной ей стране, вечная осень. Серая дождливая тягомотина проникает в самую душу, обволакивает сердце липкой паутиной, и серый тюфяк с отвислым брюшком и с отвратительными волосками в неположенных местах по капле пьёт её молодость.
Тем вечером кроме них в банке не было ни души. Она медленно поднялась с насиженного места и выпрямилась в полный нешуточный рост. Резко повернулась, слегка согнув стройные ноги в изящных коленях, и метко выстрелила в его заплывшее жиром сердце своими иссиня чёрными глазами. Будь что будет, в конце концов, за всё это время она привыкла к нему, как привыкают к мужьям, к бесконечной осени чужого северного города, к морщинкам около рта.
Странно, но встретившись пучеглазыми зенками с беспощадными дулами африканских очей, тюфяк не попятился прочь, не сжался от испуга. Тысячекратно переживая нечто подобное в глубине потаённых фантазий, тюфяк оказался готов. И уж если не суждено стать любимым, если то, о чём мечтал он, пожирая глазами гибкую спину, не вписано в бездарный сценарий его никчемной жизни, то пусть всё произойдёт так, как мечтала она. Пусть, в конце концов, произойдёт хоть что-то.
…Обвисшее брюшко лопнуло пузырьком “бабл гама”, тюфяк и на вкус оказался тюфяком. Панцирь – пресная труха, кровь – безвкусная водица. Впрочем, противные на вид волоски, росшие в неположенных местах его тела, весьма приятно щекотали переполненный желудок. ”Бабочки в животе”, блаженно подумалось ей, и тут же к смешному покалыванию щетинок добавилось нечто гораздо более важное. Грациозно сгибая в локтях полдюжины сильных мохнатых ног, она присела на корточки и заботливо прислушалась к потешной возне зарождающихся внутри себя паучат. Прохладное донышко приятно освежало раздутое брюхо, и впервые за все эти годы трехлитровая банка из-под болгарских помидоров вдруг показалась ей домом.
Жгучая брюнетка, даже теперь в её вынужденной неподвижности присутствовали скорость, напор, тропическая страсть ….
Жизнь удалась, под истосковавшимся сердцем Черной Вдовы, все ещё пыхтел, но уже не ёрзал долгожданный супруг.
