(к теории быстротечности всего хорошего)
Можно назло ангинам, колючим ветрам и астрономическим счетам за отопление безответно любить зиму. Можно (хотя попахивает мазохизмом), богемно восхищаться ничего хорошего не предвещающим чахоточным багрянцем сентября. Хотя, если честно, не понимаю я любителей климатического минора, уж не интересничают ли эти эстетствующие умники, водя нас с вами за нос по небесплатным вернисажам жутковатых сцен “природы увядания”.
Вот восхищаться весной – это по-нашему. Я тоже, наряду с грачами, от всей души приветствую весну. Но лишь как Предвестницу, как несомненное доказательство того, что осталось потерпеть совсем чуть-чуть, и грянет Лето.
Лето! Разве с ним сравнится любое другое время года? Да и вообще, кривит душою всякий русский, уверяющий, будто есть что-то (кроме быстрой езды и беспощадного бунта) приятнее данного мероприятия. Мы ведь все как один – птенцы всеобщего среднего образования, и потому чириканье наше в преддверии лета не менее естественно, чем слюноотделение “павловских” собак при виде колбасных обрезков.
Каникулы, братцы, каникулы – три бесконечных месяца полнейшего безделья, и на то были мы когда-то “одной шестой частью суши”, чтобы проводить их совершенно по-разному, в местах абсолютно несхожих. Гулкий колодец ленинградского двора, наблюдаемая с веток киевского каштана премьера индийского фильма, сверчок у бабушки в деревне или, не приведи господи, звенящий комарами пионерский лагерь на три смены в пограничных джунглях хабаровского края.
У каждого из нас хоть что-нибудь из ностальгического этого багажа, но сохранилось. У меня на переполненных пыльным хламом антресолях, в обувной коробке из-под чешских сандалей “Цебо” хранится поросший амброзией средних размеров городской пустырь. За пустырем наискосок отгорожена хлипким разгильдяйским заборчиком жутко секретная танковая часть. Преодолев заборчик с помощью товарищеской спины и дырявого ведра, воровали мы на территории секретной танковой части старые аккумуляторы. Нет ничего увлекательнее на свете, чем нагреть кусок аккумуляторной решетки в жестяной банке и вылить затем расплавленный металл в столовую ложку. Предполагалось, что при помощи этаких лихих свинчаток мы одолеем чеченцев. Вечно оборванные и какие-то не по-советски голодные чеченцы жили через дорогу от военного городка в поселке им. Калинина. Соваться в посёлок им. Калинина им не рекомендовалось ни при каких обстоятельствах.
За пустырем, правее танковой части, жили армяне. Частно-секторный, но при этом достаточно убогий одноэтажный анклав древнего народа назывался армянский магазин, хотя не было там никакого магазина. Имелось у этой слободы и второе название – ишханчик, что на армянском вроде бы означает – карась. В ишханчике не было и в помине быть не могло карасей по причине полнейшего отсутствия водоёма, не было там и центральной канализации с газоснабжением. Фонарей на армянской территории тоже не имелось, впрочем по ишханчику можно было гулять, особенно мордобоя не опасаясь, тамошние армяне, в отличие от карабахских, людьми были не воинственными.
А еще в странном нашем городе жили былинные терские казаки, носатые горские евреи, сердитые на чеченцев ингуши, волоокие ассирийцы и кошки на прогретых шиферных крышах.
Грозный. Совершенно дурацкое название кто-то выдумал для зеленого южного городка. Название резало слух, но приезжие быстро к нему привыкали, как привыкают одноклассники к обидной кличке страдающего астигматизмом соученика. Тот Косой, а этот – Грозный. Ну не укусит же он тебя за мягкое место ущельем окрестных гор, не затопит же в самом деле мелководной речкой Сунжей. Подумаешь – Грозный, зато здесь алыча и черемша, и у браконьеров чёрная икра – четвертак за литровую банку. Вон в негрозном, и в сорок лет как уже не голодном Поволжье – лишь соль да макароны не по карточкам. Да и вообще, мало ли что как называется, вот мы, к примеру, свою футбольную команду почему-то нарекли “Луч”. Приобрели в “Спорттоварах” одинаковые бледно-голубые майки, и трафаретом накатали на них номера от одного до одиннадцати. Я был четвертым номером, и, следовательно, подводил соратников по “Лучу” в непрестижной должности защитника. В командах нашего детства в защиту принято было ставить самых безнадежных статистов; тех, которые “более-менее” или, по крайней мере, могли капитану в глаз заехать – назначались в полузащиту, сексуальные же символы дворов – все эти “Серые”, “Маркизы” и Толянычи” – вне зависимости от футбольной квалификации, блестели в нападении.
В армянском ишханчике по той поре тоже образовалась футбольная команда с тогда ещё не водочным названием “Кристалл”. На поросшем амброзией пустыре (наша территория) в самом разгаре международная встреча “Луч” – “Кристалл”. Судить согласились чеченцы из поселка им. Калинина. Свисток – и понеслась….
…Родители мои – альтруисты дальневосточники, теперь бы их назвали лохами. После двадцати лет уссурийско-сахалинской романтики с головой окунулись они в северо-кавказский вертеп. Кругом блат, взятки и дружба народов, а мои “шестидесятники” ходят среди всего этого и глазами хлопают, словно дети малые. Папа отправляется по тревоге на страшно-внезапные и уже неделю изнурительно ожидаемые учения. Манёвры, прощание на скорую руку с сынишкой и женой. Ввиду этнического нашего происхождения, марш “Прощание славянки” не уместен, да и я вместо приличествующего жанру матросского костюмчика облачён в бледно-голубую футболку под номером четыре. Тогдашний папа, не старше меня нынешнего, неожиданно красивый во всём этом маскараде. По случаю милитаристских игрищ Империи Зла он не в кителе, при галстуке на резинке, но в лихой гимнастерке с белоснежным подворотничком. Планшет со случайной картой неизвестной местности, кобура с нешуточным (но наверняка беспатронным) ТТ, портупея, галифе и зелёная кокарда на зелёном околыше полевой фуражки. Ну не рентгенолог, а просто какой-то адъютант его превосходительства. Мама – стоматолог с окладом в сто рублей. Автомобиль “Жигули” – семь тысяч госцена, итого – шесть лет зубоврачебной практики без затрат на хлеб и трамвайные билеты, только вода из-под крана и бесплатный воздух страны, “где так вольно дышит человек”. Короче, страшный сон американского дантиста, о котором неловко рассказать поутру даже самым близким, потому как могут отвести к психиатру.
В первый день на новой работе маму почему-то назвали Маргаритой Михайловной. Мама сотрудницу поправила, мол, я не Маргарита Михайловна, а Ривекка Моисеевна. Интеллигентная сотрудница густо покраснела, словно в её присутствии произнесли что-то непечатное.
Впрочем, затянувшееся детство моих родителей к быстротечному моему отношения не имело…
Публика на футбольную нашу баталию к счастью не собралась. Свисток – и началось. Бездарная стратегия дворовых команд – слабая защита и психически неуравновешенное нападение. “Луч” на собственном пустыре продул “Кристаллу” с разгромным счетом. Морально уничтоженные, весь вечер мы пекли на пустыре картошку и, стиснув зубы, отливали совершенно бесполезные в нашем положении свинчатки. Встречу с чеченцами к своему стыду мы трусливо (но весьма благоразумно) отменили, в связи с чем не дождавшиеся законного предлога для мордобоя оппоненты записали нам поражение. Да хоть все три. Футбольный пыл к тому времени выветрился, и все как один увлеклись мы новомодным настольным хоккеем. Турниры по настольному хоккею проводились на лестничных площадках и, следовательно, в лете, как в таковом, мы уже не особенно нуждались.
Почувствовав свою невостребованность, стало лето обиженно катиться прочь. Все быстрее и быстрее. Одно за другим.
