Мурка

Валериан Петрович налил чифирь, разложил на газете шамовку, тяжело вздохнул и обреченно глянул за окно. За решеткой был виден клочок серого Чертановского неба. На крыше суматошно базлало (орало) воронье, за тяжелой стальной дверью слышались шаркающие шаги. Сколько ему еще мотать в этом “шизо” (штрафной изолятор)? Колченогий стул, самопальный стол, нары с тряпьем, алюминиевые ложка и миска, грязный пол, обшарпанные стены. Он отволок в этой одиночке двенадцать лет… За убийство сейчас меньше дают. В осколке зеркала осунувшееся лицо с опухшими глазами, плохие зубы. Из крана тонкой струйкой течет ржавая вода. Он неделю не брился, седая щетина покрыла впалые щеки. Он заточкой отрезал от “кирпича” пайку и стал медленно жевать. Ну, похавали… Теперь зачиферили. Суббота, свиданка. Должна прийти с “дачкой” бывшая жена. Он поел, собрал на ладонь крошки и кинул в рот. Потом достал общую тетрадь и записал: “зобатье – курево. Зобать – курить. Зайки – спички. Послевоенная феня, Урал”. Мучительно хотелось курить. На ларек денег нет. Он записал: “женщина – промокашка, подстилка, маруха, лярва, фуфайка, мочалка, шалава, соска, курва, оторва, дырка, квочка, клава, профурсетка, хабалка, сучара, овца, курица, корова, кадра, батон, выдра, двустволка, машка, лялька…” и задумался: “Почему так о женщине? Мат на этом построен. У каждого есть мать, сестра, дочь, любимая женщина. Откуда это? Семантика суицидального комплекса? Поражает обилие идиом, мерзкое богатство оттенков. По количеству синонимов может сравниться лишь с “деньгами”, “кражей” и “убийством”. Деньги, деньги… будь они прокляты. Он записал: “деньги – бабки, баблосы, башли, копейка, капуста, нал, наличман, лове, лаванде (устар.), зелень (долл.), баксы, у.е., деревянные (руб.), гроши, шуршики, тугрики, рыжевье (зол.) отстег, откат…”
Скоро на прогулку. Он с отвращением представил загаженную лестницу, грязный двор, лужи. Ботинки развалились, носок нет. Память стала хуже, он мучительно вспоминал слова и ночами подходил к столу, чтобы записать. Единственное, что позволяло не сойти с ума. На стене он отмечал карандашом дни, недели и месяцы. Кривые, неровные палочки выстроились в бесконечную линию. Тень от засохшего кактуса легла на трещину в подоконнике – время идти на прогулку. Он убрал тетрадь под тряпье на топчане (шконка, нары). Звякнули засовы, тяжелая железная дверь открылась. Валериан Петрович отломил от пайки кусок “черняшки” и медленно стал сосать. Был холодный ветер, он стал кашлять. Окурок найти не удалось. Через полчаса он вернулся. А когда-то он был молод, здоров, на него заглядывались девушки, жизнь манила, звала. Он окончил филфак, по распределению попал младшим научным сотрудником во “ВНИИЯ”, женился. Эля была чудо как хороша – веселая, темноволосая, с ослепительной улыбкой. Она окончила консерваторию по классу фортепиано, и каждый день он слушал божественного Моцарта, гениальные вальсы Штрауса… Все было просто и ясно. Они снимали комнату в коммуналке. Приходили гости, пили дешевое вино, разговаривали до рассвета. Рождение ребенка откладывали до решения вопроса с квартирой, потом родители помогли с первым взносом на кооператив, и вскоре они уже жили в однокомнатной на четвертом этаже девятиэтажки в “спальном районе”. Они были счастливы, но им казалось – обычная жизнь. Ездили отдыхать в Коктебель, иногда бывали у стариков. Кто тогда мог подумать, что все так обернется? Когда был путч, он пошел к Белому дому, готов был умереть за Ельцина, за свободу. Унылая “тюрьма народов” всем осточертела. “Оковы рухнут и Свобода нас встретит радостно у входа…”. Ерунда на постном масле. Мог ли он представить, что дважды выберут самого хитрого в стране человека, который одурачил миллионы простофиль! Валериан Петрович задумчиво наблюдал за появившимся на столе тараканом. Таракан сидел и поводил усами. “Проголодался, собака”, – подумал Валериан Петрович и бросил ему крошку хлеба. Таракан осторожно приблизился к хлебу. “Бедный ты мой, бедный!” – подумал Валериан Петрович, и ему стало безмерно жаль таракана, себя, постаревшую, почти седую Эльвиру в изношенной одежде, которая на последние гроши приносит ему “дачку”. Что это за жизнь? Приходя, Эльвира рассказывает последние новости: Милованов, ученый с мировым именем, гордость кафедры, буквально нищенствует. Пианист Евдокимов продал инструмент, чтобы оплатить лекарства для жены. Михайловы пока держатся за счет живущих в Германии детей, но это не может продолжаться вечно. Как жить? Зачем?
Сто с лишним миллионов терпил ждут перемен. Даже если этот уйдет, разве дело в нем? Появится умный, бескорыстный, порядочный? А зачем ему эта власть? Это же уголовники, зона. Ему, лингвисту, это хорошо понятно. Язык отражает суть сознания. Откуда в разговорном языке возникли выражения из блатной “фени”, появились блатная лирика, “романтика”, лексика? Отчего это все вдруг стали “ботать”? Это даже не “паханат” – тогда был бы “закон”. Это – “беспредельщики”. Хулиганье. Гопники. Шваль. Рванина. Лимита. Пьянь. Шпана. Ворье. Им удобней такая власть – почти никакой ответственности. Они сознательно “опустили” страну, чтобы ограбить. Сучья зона. С 17-го эта шпана “в законе”: “воры”, “братва”, “авторитеты”, “нацисты”, “комуняки” – это метастазы.
Он задремал. Щелкнули замки – пришла Эльвира, принесла хлеб, капусту, морковь – витамины.
– Я нашла хороший вариант, – сказала она. – Если продать эту “однушку”, ты переедешь ко мне, а на деньги будем жить, пока тебе не выплатят зарплату. За сколько они тебе должны?
Он посмотрел на палочки на стене:
– Почти за полгода.
– Ты должен найти себе какое-то занятие, – сказала она, – кому сейчас это нужно?
Она взяла тетрадь, на которой было написано: “В.П. КУЗНЕЦОВ. СЛОВАРЬ СИНОНИМОВ УГОЛОВНОЙ ЛЕКСИКИ”. – Теперь эти слова знает любой ребенок. Карминский переложил для флейты, аккордеона и фортепьяно “Мурку”. За аранжировку заплатили две сотни баксов. Совсем неплохо. Твоя железная дверь тоже чего-то стоит. Взять у тебя нечего – можно ее толкнуть, все будут какие-никакие деньги. Кстати, у Карминского неплохо получилась стилизация а ля салонный романс: “Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая! Здравствуй, моя Мурка, и прощай…”.
– Страшная пошлятина, – сказал Валериан Петрович.
– Заказ, – пожала плечами Эля. – Кто платит деньги, тот и заказывает музыку.
Она вздохнула и стала выкладывать на стол продукты.