До Матильды (это наш зайчик) у нас жил Хоги – маленький ежик. Ну, не сразу “до”, года три после его смерти мы жили воспоминаниями о нем. Нам никого не хотелось иметь в доме, в смысле животных. Имя Хоги придумала моя младшая дочка от английского слова hedgehog – еж. А по-армянски hogy означает “душа”. Жизнь Хоги была мало чем примечательной. Жил себе маленький ежик в большой клетке, самой большой, какую только можно купить в Петсторе. Ел, спал, бегал по ночам в колесе-тренажере. Что еще? В отношении еды был принципиален. Как-то вместо десятидолларовой пачки с едой я купила восьмидолларовую. Он не стал это есть. Думала, проголодается на второй день и съест, но нет, даже не притронулся. Пришлось снова купить за десять.
По вечерам моя младшая вынимала его из клетки и, подержав немного в руках, пускала гулять по комнате. Он не был общительным ежиком. Сразу убегал под диван и прятался, предпочитая одиночество. Жил у нас Хоги с месячного возраста до четырех лет. Вот, пожалуй, и все, что можно сказать о Хогиной жизни. Но смерть его произвела на всех сильное впечатление.
Хоги умер от сердечно-легочной недостаточности, вызванной пневмонией аллергического происхождения. По словам ветврача, причиной его болезни и смерти возможно были опилки, обработанные какой-то химией, в его практике были такие случаи. И купила опилки я… Конечно, я и представить себе не могла, что опилки, купленные в Петсторе, могут быть ядовитыми. Внешне они ничем не отличались от тех, что я обычно брала для Хоги, которых в тот день на полке не оказалось, разве что упаковкой и названием фирмы. Судить бы надо было ту фирму, но мы не стали этого делать, не до того нам было, только в магазине предупредили, чтобы не продавали их.
Умер Хоги в ветеринарной клинике, где ему безуспешно пытались помочь, содрав с нас $300. Однако нам предложили бесплатное кремирование. Мы все, конечно, были очень подавлены смертью Хоги, особенно младшая дочь, для которой и был куплен ежик, она больше всех с ним возилась и его любила. Он умер у нее на руках после того, как ему сделали укол, чтобы не мучился. Сдерживая рыдания, она согласилась на кремирование.
Но тут взбунтовалась моя старшая. Она заявила, что Хоги надо похоронить как положено, чтобы потом ходить к нему на могилку, и, схватив коробку, в которой лежал мертвый ежик, выбежала на улицу. Все уговоры были бесполезны, она уперлась с идеей похорон и ничего не хотела слышать.
Идея, конечно, нелепая, но возникла она, как я полагаю, не без причины. Дело в том, что вскоре после нашего переезда в Канаду в Ереване скончалась моя свекровь. Ее смерть подействовала на дочь чрезвычайно сильно, тем более, что мы не смогли поехать на похороны. Она особенно мучилась, вспоминая, как, бывало, грубила бабушке (как обычно подростки грубят взрослым), так и не успев попросить у нее прощения. Думаю, что чувство вины, многократно усиленное смертью близкого человека, и неудовлетворенная потребность в прощении какими-то сложными психологическими путями перенесенные от бабушки к ежику, и были причиной ее упорного желания похоронить Хоги, как она выразилась, по-человечески.
Вернувшись домой, вынесли коробку с ежиком на балкон. Был декабрь, и девочки укутали ее в старый шерстяной шарф, вопреки здравому смыслу… Решили похоронить ежа где-нибудь во дворе, под елкой. Утром, взяв большой кухонный нож и коробку с Хоги, девочки вышли из дома. Однако вскоре вернулись назад, сказав, что ножом копать землю невозможно, нужна лопата. Коробку, замотанную в шарф, снова вынесли на балкон. После некоторого сопротивления муж согласился купить лопату и отправился за ней вмагазин.
Лопата оказалась весьма дорогим орудием труда. Поискав в нескольких местах, он нашел наконец в одном магазинчике за $25. Владельцы магазина, пожилая супружеская пара, шотландцы по происхождению, поинтересовались, для чего нужна лопата. Муж объяснил, что ему нужно похоронить ежа. Тогда они, закивав головами и выразив сочувствие, выбрали подходящую и продали со скидкой за $20. Поблагодарив их сердечно, муж вернулся домой.
В лифте один индус спросил его, для чего, мол, лопата среди зимы. Муж сказал, что ему нужно вырыть могилу для ежика. Индус не понял, о чем идет речь, так как ни разу не видел ежа и даже не знал о существовании такого животного. Муж описал Хоги, как смог, и сказал, что он умер. Индус кивнул, но взгляд его выражал сомнение. Вечером того же дня муж с лопатой и дочки с ежиком вышли из дома, но вскоре вернулись обратно. Выяснилось, что лопатой копать невозможно, так как земля промерзла и стала как камень. Нужна была мотыга.
На следующий день муж, скрепя сердце, снова пошел к шотландцам. Те с готовностью продали мотыгу опять же со скидкой за $20 и, сияя улыбками, пожелали ему удачи с похоронами. Поднимаясь в лифте, он, как назло, встретил того же любознательного индуса, который, ухмыляясь, кивнул на мотыгу: “Тоже для э-э-э…?” Муж, взвинченный всей этой историей, уже не стал ему отвечать. “Что за человек, – возмущался он дома, – всюду сует свой нос!”
Вечером все снова отправились хоронить ежа, но вскоре вернулись назад, расстроенные и злые, обвиняя друг друга.Оказалось, что во дворе они наткнулись на гулявшего с собакой суперинтенданта и муж спросил его, можно ли зарыть где-нибудь поблизости ежика, в чем тот категорически отказал, сказав, что это запрещено законом. “Не надо было его спрашивать, – говорила младшая дочка сквозь слезы, – в темноте никто бы не разобрал, что мы дела-е-ем!”. “Он бы пошел за нами в любом случае, можешь не сомневаться, – возражал муж, – он же видел, что я несу лопату и мотыгу, что же, по-твоему он дурак?!” Старшая дочка доказывала, что Хоги вообще надо хоронить на кладбище и что завтра же она займется этим делом. Мы с мужем пытались ей втолковать, что похороны на кладбище стоят бешеных денег, которых у нас нет. “Я сниму со своей кредитной карты, если вам жалко денег для Хоги!” – сказала она и, плача, заперлась в ванной комнате. Муж заявил, что с него хватит, он умывает руки и никуда больше не пойдет. Хоги надо было кремировать, а на лопату с мотыгой зря ушло $40, и еще вопрос, удастся ли их вернуть!
Коробку снова вынесли на балкон, и все, обиженные друг на друга, заперлись в своих комнатах. Дело зашло в тупик. “Что делать?” – сказала я, усиленно соображая. Сын, сидевший как всегда за компьютером, отключившись от мира, включился и сказал: “Взять в клинику, пусть кремируют”.
Это, пожалуй, было единственным верным решением. На следующий день, дождавшись, пока моя старшая уйдет из дома, я взяла ежа и поехала в клинику. Там сказали, что кремация теперь будет стоить $25, так как мы его забрали из клиники, а бесплатно кремируют только в том случае, если животное остается. “Какой абсурд! – говорила я в приемном отделении, выставив коробку с Хоги на стол, – мы уже потратили увас $300, и вот он, еж, представьте, что мы его не забирали”. Но персонал клиники был несгибаем, и мне пришлось заплатить $25.
Я еще раз попрощалась с Хоги, мысленно прося у него прощение за то, что не уберегла от преждевременной смерти. Ведь девочки говорили, что он кашляет, еще за три дня до того, как ему вдруг сделалось плохо. Но я этому не придала значения, думая, что покашляет еж и перестанет. Если бы взяли к врачу пораньше, может и удалось бы спасти… Сердце мое сжималось от тоски. Меня терзала мысль, что я плохая мать, плохая хозяйка, плохой друг… Я вспомнила кактус, который зачах в прошлом году от того, наверное, что я слишком часто его поливала… Придя домой, я легла на кровать, пережидая головную боль. К концу дня позвонила дочь и, учуяв каким-то образом, спросила, не взяла ли я Хоги в клинику. Я замерла, соображая, что сказать. “Так будет лучше для всех”, – сказала я. “Я так и знала”, – сказала она и отключилась.
Весь день у меня болела голова, и все валилось из рук.
Вечером пришла дочь, в руках у нее была…коробочка с Хоги, с которой она прошла мимо нас на балкон. Оказывается, после нашего разговора она сразу поехала в клинику и забрала ежа, которого еще не успели сжечь, хотя и обещали мне сделать это незамедлительно. Мне сделалось дурно. Я посмотрела на мужа, как утопающий на соломинку. Соломинка, махнув рукой, сказалa, что это, наверное, судьба, ничего не поделаешь, пускай еж так и лежит у нас на балконе, пока мы тут живем…
На другой день, однако, девочки забрали Хоги и поехали хоронить на кладбище для животных, решив выложить для этого все свои деньги. Через час они вернулись домой с коробкой в руках, т.к. опоздали на автобус, который вез к кладбищу, а следующий шел вечером. Хоги вернулся на балкон, как бумеранг. Собственно, я уже начала к этому привыкать и, выпив валерьянку, раскрыла библию, недавно приобретенную мужем в Гудвилле.
На следующий день девочки снова поехали хоронить ежа. В этот раз старшая дочь договорилась с одним парнем, у которого была машина. Парень этот, русский из Москвы, учился с ней в high school, а теперь работал где-то в ремонтной мастерской и, по словам дочери, страдал периодической депрессией. Причиной депрессии, по-видимому, были сложные семейные отношения. Родители его разошлись, когда ему было десять лет. Мать осталась в Москве, отец перебрался в Канаду. Мать вышла замуж вторично. Сын вырос и уехал к отцу, оставшись у него и тоскуя по матери. Дальше – еще хуже. Любимая девушка (герлфренд), с которой он жил два года, влюбилась в его отца и вышла за него замуж, став таким образом мачехой. У отца с мачехой родилась девочка. Теперь все жили в одном доме, так как денег не было, чтобы разъехаться, любя и ненавидя друг друга одновременно. В ребенке, однако, все души не чаяли, что очевидно их как-то и примиряло.
Вначале похоронный кортеж сбился с пути, и парень этот, сильно волнуясь, спрашивал встречных: “Вер из э пет семетери?” с выраженным русским акцентом, что звучало смешно и забавляло девочек. Дальше пошло, как ни странно, гладко. Выехали на нужную дорогу, добрались до кладбища, нашли служащего, который вырыл могилку, и похоронили ежа. На все ушло $500, чем старшая дочь вконец опустошила свою кредитную карту. Абсолютное безумие! Но оно, как я полагаю, было ей необходимо, чтобы дать выход переполнявшему ее со дня бабушкиной смерти чувству вины.
Пока девочки занимались этими делами, парень всерьез приуныл, глядя на могильные плиты с именами усопших животных и, отойдя в сторону, стал звонить в Москву маме… Домой, однако, ехали повеселевшие, в настроении светлой грусти, вспоминая своих любимых кошек, собак, попугайчиков и, конечно же, Хоги. Так завершилась эпопея Хогиных похорон. Никто, разумеется, в том числе и старшая дочь, на могилу ежа не ходил и не ходит. Пару раз, правда, девочки решали съездить к Хоги на кладбище, но так и не собрались, очень уж далеко туда добираться.
Меня же вся эта история навела на следующее размышление. Вот умру, думала я, и меня похоронят на кладбище, что, по всей вероятности, разорит кредитные карты детей. Ну, будут они ходить на могилу, как полагается: все-таки не еж, хоть и любимый. Потом все реже и реже с нехваткой времени… Кому это нужно? Ведь ни кладбище, ни могила на самом-то деле никак не вяжутся в сознании с образом человека, которого потерял. И если, истомившись душой, желаешь приблизиться к нему хоть на волосок, то скорее пойдешь туда, где он жил, пройдешь по улице, по которой он ходил, возьмешь в руки ножницы, которые он держал в руках…
Поэтому я за кремацию. Но без урны с пеплом, с которой потом носятся и не знают, куда ее деть. Или пускают пепел по ветру. Нет, не хочу никакого пепла.
Такие невеселые думы занимали в те дни не одну только мою голову. Муж в свою очередь усиленно размышлял о смерти. Как-то вечером, когда все сидели у телевизора, он неожиданно заявил, что хочет, чтобы его похоронили на кладбище в Ереване, в их семейном участке. Однако, продолжил он, участок этот уже забит до предела, и для того, чтобы он там поместился, придется, наверное, откопать гроб его двоюродной тетки (он ее всегда недолюбливал) и повернуть его ребром.
Все ахнули. Девочки замахали руками, мол что это за разговоры о смерти, не хотим даже слышать такое… А тетю переворачивать нельзя, добавили они, надо найти другой способ. Сын заметил, что разворот тети ребром будет стоить немалых денег, которых и так пойдет куча, вдобавок может вызвать недовольство родственников.
– По-другому туда мой гроб не влезет, – упорствовал муж.
Тут я решила, что и мне надо высказать свою волю.
– А я хочу, чтобы меня, – тревожные взгляды детей обратились в мою сторону, – чтобы меня кремировали. Но не хочу никакой урны с пеплом. Откремировали и ладно, и пошли домой налегке…
Лица у детей побелели. Тогда я, спохватившись, добавила:
– Потом объясню как-нибудь, а теперь хватит об этом, давайте смотреть “The Simpsons”.
– Хорошо, хоть ты никого не переворачиваешь, – пробурчал сын и включил канал.
Больше эта тема у нас не обсуждалась. Еще успеем, думаю, есть время. Надеюсь… Ах, Хоги, бедная душа, как незаметно прошла твоя короткая одинокая жизнь, и как глубоко затронула наши души твоя тихая смерть. Прости меня!
