Позвольте предложить вашему вниманию некоторые главы моей новой книги, не без колебания названной “Соотечественники”.
Сборник этот – коллекция этно-исторических эссе, носящих скорее научно-популярный, нежели литературный характер. И всё-таки, невзирая на добросовестное изучение огромного количества материалов и тщательную проверку фактов, я ни в коей мере не посягал на декларацию каких-либо открытий и не отважился на утверждение любого рода неопровержимых истин.
Эта книга – всего лишь попытка честного диалога, ведущегося посредством рассуждений над удивительными, но малоизвестными событиями, случившимися и происходящими в пространстве, условно именуемом “Русский Мир”.
Старый полуразрушенный форт Бокерон был единственной преградой на пути отлично вооруженной боливийской армии, рвущейся вглубь парагвайских территорий. За Бокероном агрессору открывалась прямая дорога в столичный Асунсьон, и возглавивший к тому времени парагвайский генштаб Иван Тимофеевич Беляев лично занялся организацией обороны архаичной крепости. Кроме спешных работ по модернизации редутов, русские генералы Беляев и Эрн разработали сеть укрепленных районов, расположенных с обоих флангов на подступах к основным укреплениям. Все работы производились в глубокой тайне, маскировке объектов уделялось особое значение. В тоже время, под аккомпанемент патриотической трескотни и газетной шумихи, возводились ложные артиллерийские позиции, тутже наносимые на оперативные карты боливийской разведкой. Кроме всего перечисленного, бывшие белогвардейцы организовали в зоне предполагаемых тылов противника мобильные диверсионные отряды, укомплектованные опытными профессиональными военными и прекрасно ориентирующимися в малоизученных окрестностях представителями местных индейских племен. Сражение, как и предполагал не понаслышке знакомый с немецкой тактикой Беляев, началось массированными бомбардировками боливийской авиацией парагвайских «артиллерийских позиций». Три эскадрильи бомбардировщиков в течение целого дня сбрасывали драгоценные бомбы на вымазанные дегтем пальмовые стволы бокеронских «батарей». Следом за авиацией, уверенные в своей безнаказанности, двинулись в атаку боливийские танки, тутже расстрелянные из замаскированных укреплений старенькими, но прекрасно расположенными парагвайскими пушками. В течение двух с половиной суток защитники отлично укреплённого Бокерона без особых для себя потерь отбили восемь атак и перешли в наступление. Деморализованные боливийские полки в панике бежали к границе. В далеком 1934 году в далекой южноамериканской стране босоногие парагвайские солдаты под командованием русских капитанов двигались на запад, распевая переведенные на испанский язык казачьи войсковые песни. Согласитесь, прочитав нечто подобное в каком-нибудь художественном произведении, мы бы обвинили автора в элементарном неуважении к читателю. Будучи иностранцем, я, ей богу, без ехидства интересуюсь – преподаётся ли всё это в российских, убранных «георгиевскими» ленточками, кадетских корпусах?
В 70-е годы бывший консультант Лиги Наций американский военный эксперт Дэвид Зук напишет в мемуарах о том, что Парагвайский Генштаб под руководством Беляева «не только применил сполна опыт Первой, но предвосхитил во многом тактику Второй Мировой войны». Чешский (?!) военный атташе в Боливии генерал Плачек отмечал в докладе своему правительству следующее: «Грамотные действия русских военачальников и выносливость парагвайских солдат в тяжелейших природных условиях позволили одержать убедительную победу в Чаккской войне».
Целых десять лет минуло после переезда Беляева в Парагвай. А может быть правильнее сказать «всего лишь десять»? Шуткали, полунищий, без роду и племени, учитель языков причислен к клубу влиятельнейших и популярнейших лиц страны. Его дружбой гордится сам президент. Он – иммигрант – сделался чутьли не символом гордого Парагвая. Но лишь теперь, по прошествии бесконечно долгого тянувшегося десятилетия, ИвануТимофеевичу предоставилась возможность приступить к главному делу своей жизни. В июне 1935-го, сразу после подписания мирного договора, было официально объявлено о русской колонии на в междуречье Параны и Парагвая. Вскоре в Парагвай из Франции прибыли четыре парохода с русскими иммигрантами. Новосёлов встречали в буквальном смысле «с распростертыми объятиями». Через какое-то время волна «русофильской ажиатации» схлынет, но тем победным летом выходцы из заокеанской северной страны пользовались непререкаемым авторитетом простых людей и всяческой поддержкой правительства. Впрочем, «аванс» любви и уважения был выплачен не напрасно. Так именно русскими профессорами был создан в столичном университете инженерный факультет. Русские врачи, пользовавшие благородное население столицы, не забывая о менее привилегированных парагвайцах, открыли в Асунсьоне первые в стране фельдшерские курсы. Стала выходить русская газета со старомодным названием «Парагуай» и с откровенным девизом на первой полосе – «Европа не оправдала наших надежд. Парагвай-страна будущего». Однако, будучи человеком практичным и многоопытным, понимающим, что ковать железо нужно «пока горячо», Беляев представил в парламент республики проект закона «О правах и привилегиях русских иммигрантов». Время было выбрано правильное, и благодарные генералу-победителю законодатели приняли «Русский» закон в первом прочтении. Билль «О правах» предусматривал свободу вероисповедания, создание русских школ, сохранение казачьих обычаев и традиции общинного владения землёй. Между тем, помимо прав, имелись и некоторые ограничения. Будучи большим знатоком «широкой русской души», Иван Тимофеевич наложил строжайший запрет на продажу алкоголя в радиусе пяти километров от станиц-поселений, гуляния в праздники ограничено было лишь двумя днями.
…И уже казалось, вот она,Русь-матушка в отдельно взятой латиноамериканской стране. Увы, достаточно скоро, даже самые оптимистично настроенные активисты «Русского Очага» стали осознавать всю утопичность затеянного ими проекта. Парагвайское правительство, несмотря на своё искреннее желание поддержать колонию, оказалось не в состоянии создать для крайне небогатых поселенцев хоть какую-то материальную базу. Изматывающая война подорвала и без того нищую экономику отсталой аграрной республики. Ступившим на берег и не отягощённым имуществом иммигрантам из всего сельскохозяйственного инвентаря выдавалось лишь мачете, которым предстояло очистить от пальмовых лесов будущую пашню. Не выдерживая тягот быта, спасаясь от непривычного климата и тропической лихорадки, казаки-хлеборобы массово уезжали в более благодатные и обжитые страны – Аргентину и Бразилию. И всёже, рухнувшая мечта о Русском Очаге не погребла под своими обломками судьбы поверивших в нее людей. Иван Тимофеевич, используя связи, без устали и зачастую успешно подыскивал соотечественникам достойные должности. Многие бывшие военные становились кадровыми офицерами парагвайской (а в последствии уругвайской, чилийской и боливийской) армии. Вплоть до середины семидесятых годов двадцатого столетия русские фамилии то и дело встречались в списках южноамериканского генералитета и в списках преподавателей военных академий стран региона. Позже Беляев не без законной гордости напишет: «Памятником нашего труда остались тысячи русских интеллигентов, с честью устроившиеся в Парагвае или расселившиеся по Аргентине, Уругваю, Бразилии, и тысячи русских крестьян, нашедших здесь спасение. И от всех этих людей я не слышал ничего, кроме искреннего привета и благодарности». И опять-таки, принимая во внимание личный опыт обустройства в чужой стране, я искренне восхищаюсь вполне успешным синьором Беляевым, столь деятельно заботившемся о мало- илиже вовсе незнакомых ему соотечественниках.
Заключительные главы жизни Ивана Тимофеевича – эторассказ об удивительной дружбе русского дворянина с народом племени Чакко. Толи с мальчишеских лет сохранившаяся привязанность к индейской романтике, толи возникший в годы предвоенных экспедиций интерес ко всему, связанному с жизнью парагвайских аборигенов (хотя мне кажется, что обострённое чувство справедливости), послужило прологом этой истории. Почилбы себе генерал на лаврах в почетном звании инспектора Парагвайской Армии, ан нет….
В 1938-ом году «карьерист» Беляев, теперь уже не для кого-то, но для себя лично выхлопотал необычную должность с мудрёным названием «директор патроната по делам туземцев при аграрном ведомстве». Вот уж потешались наверняка злопыхатели – из главных военачальников в опекуны дикарей, да ещё и при нищем аграрном ведомстве…. Однако новоиспечённый «туземский патрон» не только «уважать заставил» учреждённое им ведомство, но и будучи человеком «честных правил» протащил через парламент беспрецедентную для той эпохи «Декларацию о Правах Индейцев». И лучше «выдумать не мог». Декларация эта закрепляла за коренными жителями их исконные земли, позволяла индейцам охотиться и ловить рыбу круглый год безо всяких лицензий и обязывала государство оплачивать все расходы на медицинское обследование и образование коренных жителей. В 1940 году, под эгидой «патроната», Иван Тимофеевич организует школу-колонию, в которой лично преподает двумстам тридцати индейским слушателям испанский язык, гигиену, и основы сельского хозяйства. Он читает им Библию, по ходу переводя её тексты на диалект Чакко. При этом Беляев вовсе не миссионерствует, всемерно поощряя отправление своими «студентами» старинных индийских обрядов. В этом подвижничестве Ивану Тимофеевичу помогали жена, Александра Александровна Беляева, и русская женщина-врач Бронислава Сушник.
«Белый вождь» – так прозвали жители Асунсьона пожилого русского чудака с седенькой бородкой, разгуливающего по городу в окружении «импозантных» питомцев. М.Д. Каратаев, друг и современник генерала, вспоминает: «Довольно многочисленные группы индейцев два-три раза в год приходили в столицу и располагались в генеральском дворе. Являлись они из Чакко в настолько «декольтированном» виде, что полиция в город их не пускала, и ночью они тайно пробирались в генеральский сад. Троих-четверых Его Превосходительство лично снабжал старыми штанами или пижамами, таким образом получали они возможность выходить на улицу.
…Они возвели его в «вожди клана тигров», – …маленький, щуплый и благодушный Беляевбыл похож на тигра «как гвоздь на панихиду». Жена называла его ласково «Заинькой», и ему это подходило гораздо больше». А далее Каратаев пишет следующее: «Воистину невообразимой может оказаться человеческая судьба. О русском генерале Беляеве как о таковом через 2-3 десятилетия исчезнет всяческая память. Но как индейский «дух», как друг и благодетель народа, он не будет забыт до тех пор, пока на земле останется хоть один из представителей этого племени».
Его отпели декабрьским днём 1957-го года в русской православной церквушке. Похоронили, как просил – на пустынном островке посреди реки Парагвай. А ещё Парагвай это далёкая-предалёкая страна, найденная когда-то маленьким Ваней. …В таинственном полумраке подмосковной усадьбы, на дне сундука суворовского адъютанта.
