Геннадий Прохорович Самохин располнел, на его лице, прежде невозмутимом, появилось растерянное, даже плаксивое выражение. Деньги, которые при Советах удалось скопить, превратились в ничто. Он и не помнил, в каком месте на даче закопал трехлитровые банки с этими бумажками. От прежнего благополучия остались машина, дача и квартира. С начала 90-х он начал “бомбить”, но пассажиров выбирал осторожно и молодежь старался не брать.
Каждый день в криминальной хронике рассказывали страшные истории и публиковали фотографии с изуродованными трупами.
Из заработанного он оставлял на питание, остальное обменивал на доллары и прятал в надежном месте. Прежние знакомые, давно пенсионеры, ждали, когда доведенный до отчаяния народ поднимется и потребует возвращения советской власти, при которой они были на руководящей работе. Шепотом передавали слухи, что в подполье обкомы во главе с Центральным Комитетом ведут работу по восстановлению СССР.
На некоторых ключевых постах еще оставались номенклатурные работники, которые, по поручению партии, в условиях глубокой конспирации, действовали против капиталистического строя, который по решению Политбюро ввели, как когда-то НЭП – временную воспитательную меру, чтобы на поколения вперед граждане зареклись думать о свободе и предпринимательстве. Как и во времена НЭПа, наиболее ретивых нэпманов отстреливали, сажали, а “быдлу” периодически устраивали финансовые катастрофы, при которых люди теряли последнее.
Самохин как бывший ответственный партработник все это понимал, но ждать, когда он снова будет востребован, с каждым годом становилось все труднее.
Капитан милиции Харламов, который раньше по пятницам приходил к нему в кабинет и приносил в пакете тысячу восемьсот рублей, при встречах даже не здоровался, а потом вообще умер. Тлетворное влияние Запада ощущалось повсюду. По телевизору в самый интересный момент показывали рекламу женских прокладок, которая всем смертельно надоела. Молодежь совсем отбилась от рук. Какие-то нищие, наркоманы, бомжи все время попадались на глаза, и почти каждый день приходилось давать взятки полиции.
Он жил с женой. Зинаида Васильевна не могла ему простить, что он, ответственный работник, бездарно профукал Советский Союз, в котором она была так прекрасно устроена.
Она ненавидела Геннадия Прохоровича.
Он и прежде был прижимист, а теперь дрожал за каждую копейку и держал ее впроголодь. Раньше она одобряла его бережливость, когда он с гордостью показывал ей очередную набитую пятидесятирублевками банку, которую в пятницу вечером они везли на дачу на персональной черной “ВОЛГЕ” с шофером. Но тогда были продуктовые заказы, и она могла нормально питаться. Когда она выходила за него замуж, она думала, что Самохин на пятнадцать лет старше и умрет раньше. Оставит ей машину, квартиру и дачу, и эти банки позволят ей вести жизнь веселую и беззаботную. Но дурацкие эксперименты его товарищей по партии привели к тому, что страна выскочила из-под них c нечеловеческим лицом и пустилась в пляс, а деньги с портретом Владимира Ильича потеряли всяческую ценность. Если бы этот самоуверенный дурак мог предвидеть, как повернутся события, он бы, как все умные люди, покупал камни, изделия из драгметаллов и, бывая в капстранах, отложил что-нибудь в западных банках на черный день. Но Самохин так не сделал – он был чиновник не того ранга, чтобы себе это позволить. Другие могли, а он нет. Она ждала, что он пойдет на повышение, станет работать в центральном аппарате, но после путча все надежды рухнули. Теперь им принадлежали только машина, приватизированная квартира улучшенной планировки в доме высшей категории и хорошая зимняя дача в тихом, экологически благополучном поселке. Конечно, по сравнению с хоромами новых русских, это был теремок, но продать ее можно было за хорошие деньги и хотя бы питаться нормально. Но Геннадий Прохорович и слышать не хотел об этом.
Тогда, чтобы как-то спасти от этого дурака оставшиеся годы своей неудавшейся жизни, она решила убить его. Сделать это надо было так, чтобы ищейки не напали на след и она не оказалась на нарах.
Долгими ночами, отвернувшись от храпевшего Самохина, она смотрела на луну и, плача от чувства безнадежности и острой жалости к себе, перебирала в уме способы, как отправить его на тот свет, не вызвав подозрений. Наемный убийца или, как сейчас говорят, киллер, не подходит. Во-первых, не было денег. Во-вторых, слишком рискованно – могли поймать, и он сразу указал бы на нее. Яд легко обнаруживается. Имитировать самоубийство – очень страшно. И могут докопаться. Уйти от него – только на улицу. Но и жить с ним тоже невозможно. С каждым часом, с каждой минутой ее жизнь уходила, и она очень страдала.
Настенные часы минского завода в светлом ясеневом футляре громко тикали, хромированный маятник безжалостно рубил время. В холодильнике “ЗИЛ” было почти пусто – полпачки дешевых пельменей, пачка немецкого маргарина и две луковицы. У нее болели ноги, в правой был диагностирован тромбофлебит, который очень опасен. На импортное лекарство этот мерзавец денег не давал, а ведь тромб может в любой момент оторваться… это – мгновенная смерть. Чтоб он сдох! Но эта туша не курит, не пьет и наверняка переживет ее. За что эти муки?!
В одну из бессонных ночей ее осенило! Она повернулась к мужу, склонилась над ним и стала шептать ему в ухо:
– А, это вы, товарищ Самохин… Заходите, садитесь. Все на месте? Тогда начнем… На повестке дня… доклад… Но, сначала, Геннадий Прохорович… Есть решение… Документы уже подписаны….
Самохин во сне улыбнулся, почмокал губами и повернулся на спину.
Храп принял другой оттенок: вместо тяжелого, натужного и прерывистого хрипа послышалось легкое радостное похрюкиванье.
– Мы хотим послать вас в длительную командировку… – шептала Зинаида Васильевна. – Бюро обкома постановило… Это сюрприз… Персонально вас… По личному указанию Иосифа Виссарионовича… знаете куда?
– Мм …ммм…- Беспомощно замычал Самохин и всхрапнул.
– Не угадали? – тихим вкрадчивым голосом ответработника произнесла она.
– Хррр мм…
… Зинаида Васильевна выждала паузу и хрипло, с грузинским акцентом крикнула ему в ухо:
– ЗА ВЗЯТКИ НА КОЛЫМУ, СВОЛОЧЬ!
Храп прервался.
