Ветры, которые последние годы пускала История над территорией бывшего СССР, многим пошли во вред. Популярный актер театра и кино Владлен Моисеевич Прикольский совсем расхворался и практически не выходил из дома. Он сидел на балконе, тяжело дышал и с грустью смотрел вниз на своего умирающего железного друга. Даже с пятого этажа было видно, как его изумрудная “восьмерка” таяла буквально на глазах. Первым сперли лобовое стекло, но особенно необратимым процесс распада стал казаться после исчезновения крышки капота и переднего бампера.
Да, не повезло Владлену Моисеевичу с квартирой. Пятый этаж без лифта – не для человека с сердечными проблемами. Спуститься он еще мог, а вот чтобы подняться обратно, требовалось минут сорок и упаковка нитроглицерина. Поэтому в хорошую погоду Прикольский сидел на балконе, а в плохую – перед телевизором. Особенно он любил смотреть фильмы и постановки со своим участием. Новости и политические комментарии его расстраивали, их он старался не смотреть.
– Папа, пляши! – сказала однажды Соня, размахивая распечатанным почтовым конвертом. – Подошла твоя очередь на операцию.
Несмотря на бодрый тон дочкиного сообщения, в ее голосе чувствовалась тревога.
– А деньги? Нам же не хватит денег! – забеспокоился Владлен Моисеевич.
– Я заняла тысячу долларов у Миши. Теперь у нас пять с половиной. Нужно еще полторы. Садись на телефон, обзванивай друзей.
Друзья… Владлен Моисеевич погрустнел. Где вы теперь, друзья! На кладбище, вот вы где. И он уже привычно погрузился в безбрежный океан воспоминаний.
…Ему было лет пять, когда отец впервые повел его в цирк. После спектакля они пошли за кулисы. Оказалось, что отца там многие знают. Началась актерская пирушка. Седой акробат сделался совершенно пьяным. “Как же ты будешь завтра выступать?” – спросил его отец. “А вот так!” – ответил акробат и безукоризненно чисто сделал заднее сальто. “Вот что значит профессионал!” – восхищенно сказал отец, когда темным вечером они возвращались домой на трамвае.
“Может, позвонить Пете, он до сих пор работает в цирке на Цветном бульваре. Теперь уже, кажется, вахтером. Хотя откуда у вахтера доллары”.
…Когда в 38-м хоронили Станиславского, он плакал. Константин Сергеевич, можно сказать, дал ему путевку в сценическую жизнь. “А мальчонка-то талантливее тебя! – сказал он отцу, когда они зашли за кулисы поприветствовать великого режиссера после, кажется, “Горячего сердца” Островского. – Смотри, не сгуби дарование”. Такое не забывается.
“Да, во МХАТе никого из стариков не осталось, там звонить некому”.
…Не каждый может похвастать, что снимался у Эйзенштейна. Ох, не каждый! А сейчас, может быть, он один такой остался. Не важно, что третья серия “Ивана Грозного” так и не была закончена. Важен сам факт актерской работы под руководством Сергея Михайловича. Не важно, что в массовке. Главное – творческая атмосфера вокруг гения, ее неповторимая наэлектризованность.
“На “Мосфильме” сейчас какие-то склады, если и снимают, то попсу для телевидения. Иннокентий помер… Ролан тоже… Михаил Ильич Ромм дал бы, но он еще в 71-м ушел… Кому же позвонить?..”
Деньги, в конце концов, нашлись, и Владлену Моисеевичу сделали операцию шунтирования коронарных сосудов сердца. Он ожил, стал много гулять, но тень заботы не сходила с его порозовевшего лица. “Долги проклятые!” – то и дело непроизвольно срывалось с его губ. Дочке-библиотекарше их никогда не отдать. Надо что-то придумать самому.
Помог совет соседа – хоккейного тренера, объехавшего полмира:
– Ты бы, Моисеич, прокатился на гастроли в Америку – вот бы и поднял хозяйство. И машину бы на ноги поставил. Я там такую мелюзгу встречал, зелень куют только так, а ты все-таки человек с именем.
– Да у меня и на билет не найдется.
– И не надо! Доверься профессионалам. Я тебе добуду телефончик. Все твои расходы – только один международный звонок. А потом пусть этот импресарио тебе сам звонит, они богатые.
Это может показаться чудом, но все произошло именно так, как говорил сосед. Фамилия “Прикольский” буквально загипнотизировала заокеанского антрепренера. Правда, помимо первого звонка, пришлось заплатить еще за отправку факсом текста договора с подписью о серии из 30 выступлений в США и Канаде. Сценический костюм после химчистки выглядел почти новым…
– Не пей там воду из-под крана! – сказала Соня в Шереметьево.
– А что же пить?
– Только из бутылок. Ну, и соки всякие.
– Почему?
– Пронесет, вот почему!
Соня как в воду смотрела. Хотя Владлен Моисеевич из-под крана в самолете не хлебал, живот от непривычных заграничных угощений все же схватило. Первое, что он спросил в Нью-Йорке у встретившего его очень толстого, но при этом подвижного, как ртуть, импресарио, было: “Где тут у вас туалет?”. По дороге на квартиру к “друзьям” пришлось остановиться у какого-то большого магазина и еще раз сбегать…
Из-за разницы во времени спать хотелось смертельно, но “друзья” – совершенно незнакомые иммигранты, опять угощали и мучили до поздней ночи расспросами. Пришлось выпить рюмку водки.
Выступление прошло на редкость успешно. Два часа на ногах перед микрофоном, воспоминания, сценки из популярных постановок, одна песенка и даже что-то вроде чечетки. Конечно, раньше Владлену Моисеевичу не приходилось выступать в синагогах, но публика собралась очень отзывчивая, хотя и в возрасте. Некоторые даже плакали. Перед отлетом в Монреаль “друзья” опять заставили выпить рюмку водки. Может быть, поэтому в самолете началась сердечная аритмия. Пришлось принять нитроглицерин, который после операции Владлен Моисеевич уже начал забывать.
В Монреале он выступал уже не в синагоге, а в школе. Вернее, в актовом зале школы. “Нашим бы студиям такие залы”, – невольно подумалось Владлену Моисеевичу. Перед ночевкой у новых “друзей” снова были разговоры с водкой. Число выпитых рюмок подскочило до двух. Утром разыгрался дремавший последние годы геморрой.
Из Монреаля в Торонто ехали на микроавтобусе. По просьбе Владлена Моисеевича часто останавливались у разных “Макдональдсов” для посещения туалета. Антрепренер поглядывал на часы и заметно нервничал. Как назло уже в самом Торонто угодили в жуткую автомобильную пробку. Никуда не заезжая, сразу причалили к месту выступления. Опять два часа на ногах. Полный зал седых голов. Многие плакали.
У очередных “друзей” ждал стол с обильной едой и водкой. Две рюмки. Утром цистит. Самолет. Чикаго. Синагога. Слезы седых зрителей. Приступ панкреатита. Самолет. Синагога. Жуткий артрит правого колена. Три рюмки. Самолет…
В Аризоне марафон был прерван экскурсией на Гран Каньон. Над пропастью схватило печень.
Синагога в Лос-Анджелесе. Три рюмки у “друзей”. Прокуренный мотель. “Доченька, ты меня слышишь?” – “Не кричи, папа, слышу лучше, чем за столом в нашей кухне. Ну, как ты? Живой?” – “Обязательно встречай с Мишей, при мне одиннадцать тысяч наличными”…
– …Да-а-а, батенька… Не понимаю, почему вы до сих пор живой. Спасти вас может только операция.
– Сколько?
– Тысяч десять-одиннадцать. Зеленью, конечно…
1999.
