В качестве оборудования в лаборатории имелся большой флюоресцентный микроскоп, с помощью которого мы изучали микроциркуляцию крови в сосудах брыжейки тонкой кишки крысы, и видеокамера для съемок микроциркуляторного русла сосудов глаз человека со специальным устройством, передающим изображение на экран.
Жена директора, заведовавшая диагностическим отделом филиала, увлекалась новой теорией, согласно которой, по нарушениям кровотока в капиллярах можно судить о состоянии сердечно-сосудистой системы в целом. С ее легкой руки и открыли лабораторию. Собственно, в эту теорию, познакомившись с ней поближе, никто особо не верил, кроме нее и нашего шефа. Он с энтузиазмом изучал капилляры глазного яблока у всех сотрудников лаборатории и у тех, кто к нам заходил по какому-то делу, а также вспарывал животы подопытным крысам для изучения их брыжейки.
Все остальные наотрез отказывались это делать, как он ни угрожал уволить с работы. Физик говорил, что он физик и не имеет к этому отношения, биолог говорил, что он христианин и не станет мучить животное, я до смерти боялась крыс. Шеф сам не просто так брался за крысу, а предварительно выпив стопку спирта, который всегда имелся в лаборатории, правда быстро кончался, но и регулярно выписывался. За спиртом к нам приходили другие обитатели чердака: художник, стеклодув, фотограф, плотник и буфетчик, взамен они терпеливо высиживали в кресле, пока шеф фотографировал их глаза с разных ракурсов. Буфетчик приносил с собой в кастрюле обед, положив туда побольше мяса. Все, проголодавшись, ели, кроме биолога, который ел сыр.
Биолог был нашим духовным пастырем. Он приносил в лабораторию горшки с цветами, чтобы “снять ее негативную энергетику”, и помещал их на подоконнике. Он сам следил за ними, не доверяя это никому. Придя утром, он сначала смотрел в окно на Арарат, определяя по облакам на его верхушке и еще каким-то признакам погоду на завтра, почти всегда точную. Потом принимался за цветы. Он, не спеша, поливал их, поглаживая листья, и что-то шептал им ласково. Поэтому вся эта зелень бурно цвела и разрасталась. Уйдя в отпуск, он поручил цветы санитарке. Недели через две растения начали блекнуть, потом зачахли. Вернувшись, биолог накинулся на санитарку, та, оправдываясь, говорила, что поливала, как он велел, через день. “Я сказал: через каждые три дня, дура! – гневно выговаривал он, – потому они и погибли!”. Но я лично думаю, что не поэтому. Просто не гладила она листики и не шептала им ласково, а растения, словно дети, раз привыкнув к любви и ласке, лишившись ее, зачахли.
Когда я ждала своего первого ребенка, все говорили, что это мальчик, (тогда еще не определяли пол ребенка во время беременности), только наш экстрасенс сказал, что это девочка и никаких сомнений. Я родила дочку. Тогда давали год декретного отпуска. Он у меня плавно перешел во вторую беременность. И я родила сына, просидев таким образом дома 2,5 года.
Когда я наконец вышла на работу, многое изменилось в филиале, сменился директор института. Прежний, бедняга, умер от инфаркта, директором стал главный хирург отделения общей хирургии. К искусству он был равнодушен, зато занимался борьбой и, по слухам, имел друзей среди членов региональной мафии. Он носил в кармане халата пистолет. Однажды в больницу явились разъяренные родственники больного, скончавшегося от аппендэктомии, сделанной молодым хирургом. Один родственник подступил к хирургу с угрозами и вынул из кармана нож. Тут появился директор и вынул из кармана пистолет. Далее последовала немая сцена, после чего пораженные родичи убрались восвояси.
Изменения, наступившие в институте, коснулись главным образом чердака. Художника и стеклодува оттуда смыло. Художник пристроился жить в одной из городских церквушек, стеклодув, кажется, вновь сошелся с женой и ушел из филиала, а пробирки и колбы для лабораторий теперь заказывались из разных фирм. Физик ушел в институт физики, биолог тоже исчез куда-то. Потом я узнала, что он воевал в Карабахе, после чего постригся в монахи. Вместо них у нас появился новый сотрудник, который выполнял все поручения шефа безоговорочно, включая крыс, и через три года защитил кандидатскую, а шеф сделал докторскую.
Не только у нас на чердаке – во всей стране происходили большие перемены. Все было неопределенно и смутно, люди не знали в какую сторону податься, и я снова ушла в физотпуск, родив на этот раз дочку. Пока я находилась в декрете, который к тому времени продлили до трех лет, произошло страшное Спитакское землетрясение, распался Союз, шли бои в Карабахе, атомная станция была остановлена, Армения оказалась в жесточайшей блокаде, электричества не было сутками. И много всего другого происходило в мире… Закрыли нашу лабораторию, видно всем было не до микроциркуляции. Никто, однако, от этого особо не пострадал. Я выучилась на бактериолога и нашла работу в одной из клиник. Шеф ушел в министерство на руководящую должность, новый сотрудник тоже неплохо где-то устроился. Санитарка перешла в отделение.
Однажды я поехала в филиал по какому-то делу, поднялась на чердак, прошлась по коридору. Всюду были тишина и закрытые двери. Самое оживленное место – столовую с кухней – перенесли в подвальный этаж, также как мастерскую плотника и фотолабораторию. То, что еще сохранялось на чердаке до моего последнего отпуска, и того уже больше не было. Остались неизменными только провода и трубы. И при взгляде в окно по-прежнему радовал взор как символ “постоянства времени” великолепный Арарат
